оперативное задание в Праге, и пробудет там две-три недели. В письме, датированном 11 ноября, он писал: «В самые ближайшие дни все станет ясно. Надеюсь, все кончится благоплучно. Ты, пожалуйста, не волнуйся. Может быть, пока это письмо дойдет, ситуация у меня изменится к лучшему».

«28-го утром меня вызвали к Эйтингону, — пишет Зоя Ивановна. — “Борис звонит по “ВЧ” — было первой мыслью. Но когда я вошла в кабинет Эйтингона, то увидела, что трубки всех телефонов лежат на месте, на рычагах. Затем я увидела жену Судоплатова — Эмму Карловну Каганову. Она работала преподавателем в Высшей школе МВД в Варсонофьевском переулке. Я заметила ее удрученный вид и спросила: “Ты чего такая кислая?” Она ответила: “У Толюшки (сына) коклюш”. — “Борис звонил?” — спросила я Эйтингона. Он затянулся сигаретой и сказал: “Ты баба мужественная”. Меня покоробило обращение на ты и слово “баба”. “Борис Аркадьевич звонил?” — снова спросила я. “Борис погиб”, — мрачно произнес Эйтингон. До моего сознания это не дошло. “Совсем погиб? Вы шутите!” — “Борис Рыбкин погиб вчера под Прагой в автомобильной катастрофе”. И все равно это не укладывалось в сознании, скользило мимо. “Как погиб?” — спросила я. “Сейчас выясняем. Поезжай домой. Эмма Карловна проводит тебя”».

«2 декабря утром меня привезли в клуб им. Дзержинского, где был установлен гроб с телом Рыбкина. Было много венков и цветов. Я подошла ближе. Лицо мужа не было повреждено, высокий лысый лоб был чист. Я хотела поправить розу, надвинувшуюся на его щеку, сдвинула ее и за правым ухом увидела зияющую черную рану…» Шарапов утверждает, что Зоя Ивановна неоднократно говорила ему, что она отчетливо увидела пулевое отверстие. «Относительно недавно, — пишет Шарапов, — при встрече с бывшим начальником Четвертого управления, занимавшегося диверсионными операциями, П.А. Судоплатовым, в подчинении которого служил Б.А. Рыбкин, я задал все тот же вопрос — как погиб Б.А. Рыбкин? Павел Анатольевич ответил — конечно, автокатастрофа. Все остальное — это навязчивая идея Зои Ивановны. …Но глаза! Глаза говорили, что он знает что-то другое».

Как рассказал младший сын Рыбкиных Алексей, по одной из версий, в 1945 году на Ялтинской конференции Борис Рыбкин опознал в составе американской делегации человека, который имел русские корни и был сыном известного террориста. Этого человека отстранили, а когда Борис Рыбкин погиб в автомобильной катастрофе, многие связали эту смерть именно с тем человеком. «Спустя годы выяснилась еще одна странная деталь о смерти отца, — рассказывает Алексей. — Мой старший брат Владимир как-то поехал в командировку в Крым. А надо сказать, что папа его усыновил, дал свою фамилию и отчество. В Крыму брата обслуживал водитель, который тут же отреагировал на фамилию Рыбкин: “В 1947 году я был в командировке в Праге, — рассказал он, — там как раз наш офицер по фамилии Рыбкин погиб. Машина в кювете лежала, из нее вытащили два тела, в морг увезли. А в морге напарник вашего отца — майор Волков вдруг ожил, в сознание пришел…” Этот Волков потом к Зое Ивановне в кабинет приходил, она, как увидела его, рухнула в обморок. Но и тогда мы не узнали всей правды».

— Алексей Борисович, а в каком возрасте вы узнали, что ваши родители — разведчики?

— Для меня с раннего детства это не было секретом. Мы жили на улице Горького в ведомственном доме. Вся соседская ребятня — дети чекистов. Больше чем половина детей в нашем классе были из одного дома. Мы ездили вместе в пионерлагеря и, конечно, шел «обмен информацией». И кроме того, мама была очень дружна с семейством Павла Судоплатова. Когда погиб мой отец, Павел Анатольевич сказал: «Отныне Алексей — мой сын». И с 1947 по 1953 год мы жили одной семьей — на даче. У мамы был мужской характер. Она умела быть верным товарищем и дружила с Павлом Анатольевичем до последнего вздоха.

Именно поэтому заканчивала службу полковник Воскресенская-Рыбкина уже в Воркуте начальником спецотдела лагеря, то есть на должности старшего лейтенанта. «По сути это была ссылка», — считает Алексей Рыбкин.

— Были ли у этой сильной женщины хоть какие-то маленькие слабости?

— Не замечал. Выпить она могла разве только 30 граммов коньяка. Правда, курила по три пачки в день. Но когда она легла на операцию, врачи сказали: «Будете все время лежать!» Она возмутилась: «Как же я лежа курить буду?» — «А вы бросайте», — ответили ей. И что вы думаете? Эта железная женщина, которая курила 30 лет подряд, бросила! И больше к сигаретам не прикасалась. Лично я так не могу.

Когда началась «перестройка», Зоя Ивановна сразу поняла, откуда дует ветер. Страну, которой она служила всю свою жизнь, рушили те, в ком она сразу разглядела троцкистов хрущёвского толка. Когда из библиотек начали изымать ее книги, а СМИ стали раздувать миф о Троцком, что, мол, было бы неплохо его реабилитировать, Зоя Ивановна сказала сыну: «Если его реабилитируют, я покончу с собой. Мы всю жизнь сражались против Троцкого, внедрялись в его организации, разрабатывали план по его ликвидации, потому что он был непримиримым врагом нашей Родины, а теперь он, оказывается, герой?!»

Зои Ивановны не стало 8 января 1992 года, а Троцкого реабилитировали 21 мая 1992 года Прокуратурой РФ по запросу НИЦ «Мемориал» (организация является иностранным агентом. — А. В.), а затем еще и 16 июня 2001 года. Хорошо, что Зоя Ивановна до этого не дожила. Но недалек тот день, когда новые поколения школьников вновь с трепетом откроют книги Зои Ивановны и прочитают, что «самое прекрасное слово на земле — мама. Это первое слово, которое произносит человек, и оно звучит на всех языках мира одинаково нежно… У мамы самое верное и чуткое сердце — в нем никогда не гаснет любовь, оно ни к чему не остается равнодушным. И сколько бы ни было тебе лет — тебе всегда нужна мать, ее ласка, ее взгляд. И чем больше твоя любовь к матери, тем радостнее и светлее жизнь».

Большая перемена

Никто не вливает вина молодого в мехи ветхие: иначе молодое вино прорвет мехи, и вино вытечет, и мехи пропадут; но вино молодое надобно вливать в мехи новые.

(Мк. 2: 21–22)

Вопреки распространенному мнению, что Вторая мировая война началась 1 сентября 1939 года нападением Германии на Польшу, в действительности это произошло в полночь 8 июля 1937 года, когда японские войска обстреляли мост Лугоу на юго-западной окраине Пекина, а вскоре развернули широкомасштабное наступление на