— Нет, госпожа, право слово. Я от жары мучился, это верно, но поводья держал крепко. И лошади шли спокойно. А потом вдруг из-за деревьев выскочили двое мужчин. У одного был пистолет. Он выстрелил в воздух, и это испугало лошадей. Они сразу на дыбы, рванулись назад. Вот тут-то карета и опрокинулась в яму. Один из мужчин схватил лошадей под уздцы. Я его кнутом как хлестанул изо всей мочи! А второй в это время перезаряжал свой пистолет. Потом он подошел и выстрелил в оконце. Но тут подъехала повозка, а потом и вот эти господа верхом… Те двое голубчиков и удрали…

— Странная история, — заметил де Лозен. — Лес надежно охраняется. К приезду короля стража выловила всех бродяг. А как выглядели эти негодяи?

— Не могу сказать, мессир герцог. Но мне думается, это не разбойники. Они были хорошо одеты, чисто выбриты. Я бы сказал, что они больше похожи на лакеев.

— Двое уволенных слуг решили заняться грабежом? — высказал предположение де Гиш.

Чья-то тяжелая карета проехала мимо стоявших экипажей и остановилась. Из нее выглянула герцогиня де Монпансье.

— Опять эти гасконцы подняли тарарам! Вы что, хотите распугать своими трубными голосами всех птиц Иль-де-Франса?

Пегилен де Лозен подбежал к ней, несколько раз поклонившись на ходу. Он объяснил, что с графиней де Пейрак только что произошло неприятное происшествие и понадобится некоторое время, пока ее карету поднимут и починят.

— Так пусть она идет сюда, пусть сядет к нам! — воскликнула герцогиня. — Пегилен, милый, сходите за ней. Идите сюда, дорогая, у нас свободна целая скамья. Вам и вашему малышу здесь будет очень удобно. Бедный ангелочек! Бедный малютка!

Герцогиня сама помогла Анжелике войти в карету и устроиться поудобнее.

— Вы же ранены, бедный мой дружок. Как только будет остановка, я пошлю за своим доктором.

Анжелика в смятении заметила, что дама, сидящая в глубине кареты рядом с герцогиней де Монпансье, не кто иная, как сама королева-мать.

— Да простит меня ваше величество…

— Вам незачем извиняться, сударыня, — очень любезно ответила Анна Австрийская, — герцогиня де Монпансье поступила совершенно правильно, предложив вам воспользоваться нашей каретой. Скамья удобная, и здесь вы отдохнете и оправитесь от волнений. Но меня тревожит, что это за вооруженные люди, которые на вас напали.

— Боже мой, а вдруг они замышляли что-то против короля или королевы! — всплеснула руками герцогиня.

— Их кареты окружены телохранителями, и думаю, что за них можно не опасаться. Но я все же поговорю с начальником стражи.

Только теперь у Анжелики наступила реакция после перенесенного потрясения. Она почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица, и, закрыв глаза, откинула голову на мягкую спинку сиденья. Незнакомец в упор выстрелил в стекло. Это просто чудо, что никто из сидевших в карете не пострадал. Она крепко прижала к себе Флоримона. Сквозь легкую ткань одежды она заметила, как похудел он за последние дни, и упрекнула себя: «Его измучила эта бесконечная поездка». С тех пор как мальчика разлучили с его кормилицей и арапчонком, он часто хныкал, отказывался пить молоко, которое Марго покупала для него в деревнях. Сейчас он тяжело вздыхал во сне, и на его длинных ресницах, от которых падала тень на побледневшие щечки, застыли слезинки. Ротик у него был крошечный, круглый и красный, как вишенка. Анжелика осторожно вытерла платком капли пота на его выпуклом белом лбу. Герцогиня де Монпансье громко вздохнула.

— Такая жара, что кровь в жилах свертывается.

— Когда мы ехали по лесным дорогам, было легче, — заметила Анна Австрийская, обмахиваясь большим черным черепаховым веером, — а здесь повсюду лес вырублен.

Наступило молчание, потом герцогиня де Монпансье шумно высморкалась и утерла глаза. Губы у нее дрожали.

— Как жестоко с вашей стороны, сударыня, колоть мне глаза тем, от чего у меня и так разрывается сердце. Да, этот лес принадлежит мне, но только теперь я увидела, что герцог Орлеанский, мой покойный отец, в погоне за деньгами почти полностью уничтожил его. Я потеряла не меньше ста тысяч экю, на которые могла бы приобрести великолепные бриллианты и красивейший жемчуг!

— Дорогая моя, поступки вашего отца никогда не отличались рассудительностью.

— Не правда ли, ужасное зрелище — эти торчащие из земли пни? Если бы я не сидела в вашей карете, я бы решила, что меня обвинили в преступлениях против вашего величества — ведь существует обычай вырубать леса непокорных подданных.

— Но это и впрямь чуть не произошло, — сказала королева-мать.

Герцогиня залилась краской до самых ушей.

— Ваше величество столько раз заверяли меня, что все вычеркнуто из памяти! Я не осмеливаюсь даже принять это за намек.

— Пожалуй, я не должна была так говорить с вами. Но что делать, если сердце вспыльчиво, даже когда разум хочет быть милосердным. И все-таки я всегда вас любила. Но было время, когда вы вызывали мое негодование. Я бы могла еще простить вам Орлеан, но битву у Сент-Антуанских ворот и пушку Бастилии… О! Попадись вы тогда мне в руки, я бы вас задушила.

— И вполне заслуженно, ведь я прогневала ваше величество. Мое несчастье состояло в том, что я оказалась с людьми, которые вынудили меня так действовать, уверяя, что именно к этому призывают меня долг и честь.

— Не всегда легко разобраться, что является делом чести, в чем состоит твой долг, — сказала королева.

Они обе глубоко вздохнули. Слушая их, Анжелика думала, что ссоры сильных мира сего и простых смертных мало чем отличаются. Просто одни бьют по физиономии, а другие бьют из пушки. У одних остается только глухая вражда, у других — тяжелая память о прошлом, полном опасных интриг. Говорят, что все забыто, улыбаются народу, в угоду испанцам принимают принца Конде, ради денег обласкивают Фуке, но в глубине души каждый помнит все.

Если бы письма, лежащие в ларце, спрятанном в башенке замка дю Плесси, всплыли бы сейчас на свет божий, разве не явилось бы это поводом для того, чтобы из тлеющих угольков, готовых в любую минуту разгореться, снова вспыхнул страшный пожар?

У Анжелики было такое ощущение, точно этот ларец запрятан в ней самой и теперь он, словно свинцом, придавил ее жизнь. Она сидела с закрытыми глазами. Она боялась, что сидящие рядом с ней увидят проходящие перед ее мысленным взором странные картины: принца Конде, склонившегося над пузырьком с ядом или перечитывающего письмо, которое он перед этим подписал: «Заверяю мессира Фуке… всегда буду верен только ему и никому другому…»

Анжелика чувствовала себя очень одинокой. Никому не могла она довериться. Эти приятные светские знакомства ничего не стоят. Каждый жаждет только покровительства и милостей, и все немедленно отвернутся от нее, едва почуют, что она в опале. Правда, Бернар д'Андижос предан ей, но он такой легкомысленный! Едва они приедут в Париж, он сразу же исчезнет: подхватив под руку свою любовницу мадемуазель де Монмор, он будет веселиться на придворных балах или ночами пропадать с гасконцами в тавернах и игорных домах.