Ее наряд из белой шерстяной материи, слегка приукрашенный вышивкой, французы нашли чудовищным.

Король подвел дочь к алтарю, она преклонила колени. Дон Луис де Аро, который — неизвестно почему — должен был обвенчаться с нею вместо короля Франции, стал слева от нее, на довольно почтительном расстоянии.

Когда наступил момент клятвы в верности, инфанта и дон Луис протянули друг другу руки, но пальцы их не соприкоснулись. Другую руку инфанта подала отцу и поцеловала его. По пергаментным щекам короля покатились слезы. Герцогиня де Монпансье шумно высморкалась.

— Вы споете для нас? — спросил король.

Жоффрей де Пейрак вздрогнул и, повернувшись к Людовику XIV, смерил его надменным взглядом, словно это был какой-то незнакомец, которого ему не представили. Анжелику бросило в жар, она схватила его за руку.

— Спой для меня, — прошептала она.

Граф улыбнулся и подал знак Бернару д'Андижосу, который сразу же умчался.

Праздничный вечер подходил к концу. Рядом со вдовствующей королевой, кардиналом, королем и его братом, напряженна выпрямившись, сидела инфанта, опустив глаза под взглядом своего супруга, с которым завтра ее соединит торжественный обряд. Она уже была отторгнута от Испании. Филипп IV и его идальго с болью в сердце уехали в Мадрид, оставив гордую и чистую инфанту в залог мира…

Юный скрипач Джованни, пробравшись сквозь толпу придворных, подал графу де Пейраку его гитару и бархатную маску.

— А зачем вы надеваете маску? — спросил король.

— Голос любви не имеет лица, — ответил де Пейрак, — и когда прекрасные дамы погружаются в грезы, их взгляд не должно смущать никакое уродство.

Он взял несколько аккордов и запел старинные песни на провансальском языке, перемежая их любовными серенадами.

Потом он встал и, подойдя к инфанте, присел рядом с нею и спел неистовые испанские куплеты, с хриплыми вскриками на арабский манер, в которые, казалось, была вложена вся страстность, весь пыл иберийского полуострова.

Застывшее лицо инфанты с белой перламутровой кожей наконец выразило волнение — она подняла ресницы и все увидели, как заблестели ее глаза. Возможно, она в последний раз мысленно вернулась в свою уединенную обитель, где маленьким божеством жила в окружении своей старшей камеристки, своих дуэний и карликов, которые смешили ее; жизнь унылая, неторопливая, но привычная: играли в карты, принимали монахинь, которые предсказывали судьбу, устраивали завтраки с вареньем и пирожными, украшенными фиалками и цветами апельсинового дерева.

На лице ее мелькнул испуг, когда она огляделась и увидела вокруг лица одних лишь французов.

— Вы нас очаровали, — сказал король певцу. — Отныне я желал бы только одного — слышать вас как можно чаще.

Глаза Жоффрея де Пейрака странно блеснули из-под маски.

— Никто не желает этого так, как я, сир. Но ведь все зависит от воли вашего величества, не так ли?

Анжелике показалось, что король чуть нахмурил брови.

— Да, это так. И я рад был услышать это из ваших уст, мессир де Пейрак, — проговорил он с некоторой холодностью.

***

Вернувшись в отель уже совсем ночью, Анжелика сорвала с себя одежду, не дожидаясь помощи служанки, и, с облегчением вздохнув, бросилась на кровать.

— Я совершенно разбита, Жоффрей. Кажется, я еще не подготовлена для придворной жизни. Как это они могут столько развлекаться и еще находить в себе силы ночью изменять друг другу.

Граф, ничего не ответив, лег рядом с нею. Было так жарко, что даже прикосновение простыни вызывало неприятное ощущение. Через открытое окно по комнате иногда проплывал красноватый отсвет проносимых по улице факелов, освещая всю кровать, полог которой супруги оставили поднятым. В Сен-Жан-де-Люзе царило оживление — готовились к завтрашнему торжеству.

— Если я не посплю хоть немного, я упаду во время церемонии, — проговорила Анжелика, зевая.

Она потянулась, потом прижалась к смуглому, худощавому телу мужа.

Он протянул руку, погладил ее округлое, белевшее в темноте бедро, коснулся талии, отыскал маленькую упругую грудь. Пальцы его затрепетали, стали настойчивее, спустились к бархатистому животу. Но когда он позволил себе более смелую ласку, Анжелика сквозь дремоту протестующе пробормотала:

— О, Жоффрей, мне так хочется спать!

Он не настаивал, я она взглянула на него из-под опущенных ресниц, проверяя, не рассердился ли он. Опершись на локоть, он смотрел на нее и тихо улыбался.

— Спи, любовь моя, — прошептал он.

***

Когда «на проснулась, ом по-прежнему смотрел на нее и, казалось, так и не шелохнулся с тех пор. Она улыбнулась ему.

В комнате было свежо. Ночь еще не кончилась, но небо приняло зеленоватый оттенок — знак того, что близится рассвет. Городок ненадолго погрузился в оцепенение.

Анжелика, еще совсем сонная, потянулась к мужу, и их руки сплелись в тесном объятии.

Он научил ее продлевать наслаждение, научил искусству поединка с его притворными отступлениями, атаками, поединка, в котором два любящих существа, слившись воедино, терпеливо ведут друг друга к вершине блаженства. Когда они наконец разжали объятия, усталые, утоленные, солнце стояло уже высоко в небе.

— Кто бы подумал, что нас ждет утомительный день! — засмеялась Анжелика.

В дверь постучалась Марго.

— Сударыня, сударыня, пора. Кареты уже направились к собору, и вы не проберетесь, чтобы посмотреть на кортеж.

***

Свадебный кортеж был небольшой. По дороге, покрытой коврами, шло всего несколько человек.

Впереди шествовал кардинал де Гонди, блестящий и неистовый, бывший герой Фронды, присутствие которого здесь в такой знаменательный день подтверждало готовность обеих сторон предать забвению все эти грустные события.

За ним в пурпурных волнах мантии плыл кардинал Мазарини.

Чуть в отдалении следовал король в костюме из золотой парчи, отделанном пышными черными кружевами. По обеим сторонам его шли маркиз д'Юмьер и Пегилен де Лозен, капитаны королевских телохранителей, оба несли по голубому жезлу — символу их должности.

Сразу же за ними шла инфанта, новая королева, которую с правой стороны поддерживал брат короля, а с левой — ее придворный кавалер мессир де Бернонвиль. На ней было платье из серебряной парчи, а поверх него платье из фиолетового бархата, усеянного золотыми лилиями, по бокам очень короткое, но с длинным, в десять локтей, шлейфом, который несли юные кузины короля — мадемуазель де Валуа и мадемуазель д'Алансон — и принцесса де Кариньян. Две придворные дамы держали над головой королевы корону. Блестящий кортеж с трудом продвигался по узкой улочке, вдоль которой по обеим сторонам выстроились отряды швейцарцев, королевские гвардейцы и мушкетеры.