Через мгновение Коровин понял, почему ветер пел прямо у него в ушах. Это по всей безлюдной сейчас Лосинке выли собаки. И вдруг он увидел живого жителя Глухово-Колпаковского пригорода. То есть, жительницу, женщину. Старуху. Та копалась на своем огороде, стоя в меже на коленях. Сидящая возле нее кудлатая собака перестала выть, всмотрелась, как человек, в Коровина и Пэт, разве что лапу козырьком к глазам не приложила и залаяла, не отходя от хозяйки. Старуха подняла голову и вдруг погрозила кулаком с зажатoй в нем тяпкою.

– Шлюхи траханные! – визгливо закричала старуха. – Шлюхи траханные!

Собака вновь завыла, поднимая морду и показывая шерстяное горло.

– Come, come, Patusha![162] – учитель потащил не поспевающую за ним Пэт по проулку. Он еще продолжал оглядываться. Машина, только что едущая за их автобусом, так и не появилась, вероятно, свернув на предыдущем перекрестке или остановившись у какого-нибудь дома здесь, в Лосинке.

– Let’s go! Let’s go![163]

Надо вам сказать, дорогие мои, что Коровин в расчетах своих обманулся. Он предполагал, что, выйдя на берег, им придется идти еще километров пять до бывшего железнодорожного моста, но проулок, по которому они с англичанкою ходко, почти бегом, прошли всего метров сто или двести, вдруг вывел их прямиком к мосту – он лежал тут же, сразу за небольшой березовою рощицей. Отсюда, с этой точки берега, источник недалекого шума и вскриков тоже был не виден, только макушка колокольни вдалеке сверкала на солнце, и так же горячо сверкали теплые стволы берез, и голубое, вычищенное ливнем небо над ними. И учитель словно бы забыл сейчас обо всем, в том числе и о цели, к которой они шли. А Пэт все так же светло улыбалась, глядя на своего мужчину.

– Look! Here it is! We are almost there! We’ve come! Darling! We’ve come!!![164]

Учитель окончательно освободился от всех тревог и засмеялся.

Они взялись за руки, как дети, и побежали через рощицу, потом со смехом упали в траву. Вокруг – не считая, конечно, невидимых ими сейчас людей возле бывшего монастыря, а раз ты никого не видишь, так, значит, никого рядом и нет – вокруг не было ни души. А далее, дорогие мои, последовала сцена, которая, во-первых, с участием других персонажей уже была нами изображена в другой части этого правдивого повествования, а во-вторых и в главных, известна, мы полагаем, нашим просвещенным читателям во всех своих прекрасных подробностях, потому что трудно предположить, что есть где-нибудь на свете взрослый человек, который хоть однажды не падал со своим любимым или со своей любимой… да хоть и с нелюбимыми… все равно очень прикольно… не падал бы в августовскую траву. Так не станем же повторяться. А еще вот если на сеновале, то есть, на настоящем деревенском сеновале, наверху, под самою крышей, где сквозь сантиметровые щели в стенах сарая бьют полосчатые солнечные лучи, в которых горят пылинки, и когда в голые тела впиваются завистливые стрелы соломинок… А потом они прилипают к ставшей мокрою коже… Но это в сторону, в сторону! Да-с! В сторону!

Зато мы можем ввести вас в еще одно важное знание, дорогие мои.

Речь о мосте, к которому через минут двадцать вышла наша сравнительно юная парочка.

Начали строить мост аж в конце ХIХ века – не то в шестидесятые, не то в семидесятые годы. Потом, после событий 1869 года строительство прекратилось, и мост долго стоял недостроенный, словно бы дело происходило не в Российской Империи, а в каком-нибудь, прости Господи, Советском Союзе. Тут, в Глухово-Колпакове, этого не знают, а мы вам можем сообщить, что строительство прекратилось, потому что и подрядчик, и инженер, руководивший строительством, тогда безо всяких о себе вестей исчезли из России. Разумеется, через несколько лет мост был закончен, и по нему ходили поезда прямо в столицу, в Санкт-Петербург, распространяя гарь по округе и роняя из конусовидных паровозных труб черные или же белые клубы дыма, которые долго потом плавали над Нянгой, отображаясь в ней, словно облака. Да-с, окончен был! Именно поэтому дорога, по которой сейчас бегут к мосту Коровин и Пэт, до сих пор осталась почти ровной и почти прямой, как, мы извиняемся за свежее сравнение, дорогие мои, – прямой, как стрела. Ведь здесь когда-то лежали рельсы.

Однако же во время первых пятилеток в соседней с Глухово-Колпаковской областью американцы строили металлургический комбинат – флагман социалистической индустрии, срочно понадобились подъездные пути, вот шпальные решетки, то есть, рельсы вместе с уже соединенными с ними шпалами, и сняли со всей глухово-колпаковской ветки на Ленинград, в том числе и с моста через Нянгу. А главный, как у железнодорожников называется, ход пошел стороной от Глухово-Колпакова. Перед войной было говорили, что железнодорожную ветку восстановят, создали даже Управление железнодорожного строительства «ГлухЛаг», даже возвели бараки, даже работы начали, но двадцать второго июня все руководство Управления исчезло, как и семьдесят лет назад, уложенный уже путь вновь немедленно сняли и увезли неизвестно куда, а зэков после того, как они за два дня демонтировали путь, со строительства точно никуда не увозили, но они тоже в одну ночь бесследно исчезли, а ВОХРа утром попрыгала в коленчатокрылые АМОвские полуторки и укатила прочь, бросив пустой лагерь. Только Нянга несколько дней текла водою с красным отливом. Дык ведь земля тут такая! Красная!

Так оно и было, мы врать не станем. Да мы, вы знаете, никогда не врём.

Так что теперь мост пропускал по себе обычную районную дорогу – в две узкие колеи на мосту, так что встречным приходилось ждать, если с другой стороны заезжали первыми фура или просто грузовик – мост пропускал, значит, районную дорогу, сильно разбитую, но не затронувшую в своем постоянном угасании ни стопятидесятилетнюю клёпаную балку, ни береговые устои из тесанного камня цвета сизого голубиного крыла, выложенные тоже полтора столетия назад. Конечно, давно их надо было бы поменять, дорогие мои… По техническим-то кондициям… По СНиПам[165]… Есть такая книжечка небольшая… Но толстенькая… Однако же не поменяли, хотя неоднократно собирались. Руки у советской, а потом и у российской власти не дошли. Дошли только ноги Пэт и Коровина.

Пэт осталась внизу, а Коровин, обдирая пальцы и вымазываясь с ног до головы в густом слое поплывшего на жаре битума, давно отвалившегося сухого кузбасслака[166] и окаменевшей дорожной пыли, залез под балку. Стальная махина, действительно, покоилась на полуметровом металлическом катке, тоже покрытом кузбасслаком, сейчас местами отвалившемся, обнажившем ржавые проплешины проеденного временем металла. Все было покрыто жирной, словно бы лунной пылью в полпальца толщиной. От катка, возле которого самым краешком попы на крохотной стальной площадочке сидел Коровин и, видно было, от второго такого же катка под противоположным углом балки вниз по устою тянулись извивы несмываемой прошвы.