С мертвым Цветковым на руках Ксения направилась к выходу, прошла пустыми коридорами и вышла на площадь с тыльной стороны бывшего Ледового Дворца, на которой по-прежнему стояли побатальонно войска, уходила вдаль череда тентованных «газончиков», привезших сюда служивых людей, а у входа по-прежнему были припаркованы несколько бронетранспортеров и полицейских машин и чижиковский КАМАЗ с разбитыми, осыпавшимимся стеклами и с лежащим на руле мертвым, сразу же, как только началась во Дворце катавасия, застреленным Чижиком.

Автомобиля учитель Коровин не имел, даже каких-нибудь стареньких дребезжащих «Жигулей». И на такси у Коровина денег не было, у Пэт денег не было тоже – по секрету мы вам скажем, что мистер Маккорнейл жене денег не давал. Вообще. Никогда. Это баловство, дорогие мои, – деньги женам давать. Поэтому, когда почти вся гостиница «Глухово-Колпаков» опустела, только англичане и Хелен с Ивановой-Петровой еще сидели в закрывшемся ресторане, Кейт с учителем, держась за руки, вышли из гостиницы на центральную городскую площадь и встали на остановке, надеясь дождаться автобуса. Никто вход и выход из гостиницы не охранял, швейцар или хотя бы захудалый охранник у крутящихся дверей отсутствовали, на парочку смотрела сквозь стекло только пожилая девушка с ресепшена в глубине гостиничного холла. Про взрыв на шоссе Пэт с Коровиным ничего не знали.

Только что кончился страшный ливень.

Напротив гостиницы «Глухово-Колпаков» располагался Глухово-Колпаковский Белый дом, официальная Голубовичевская резиденция, уже пережившая рассказанные нами события и долженствующая пережить еще другие события своей новейшей истории, рассказ о которых впереди. Перед зданием администрации стояла одна-единственная полицейская «десятка», патруля ни внутри «десятки», ни рядом с нею не было. Зато рядом с «десяткой» были припаркованы три устрашающего вида черных джипа и белая пассажирская «газель» с затемненными, как и в джипах, стеклами.

Учитель с англичанкою этим обстоятельствам не придали никакого значения.

Если бы Коровин с Пэт вышли на площадь хотя бы несколькими секундами раньше, они несомненно услышали бы выстрелы в здании администрации и увидели бы, как десяток человек в вимовских желто-красных комбинезонах и бейсболках, с автоматами на полусогнутых локтях, только что неподвижно стоявшие у входа в Глухово-Колпаковский Белый дом, все, как один, бросились внутрь здания. Но теперь наша парочка ничего не заметила.

Учитель оглянулся на девушку-ресепшионистку, еле различимую сквозь зеркалящее стекло, словно бы желая убедиться, что город еще не полностью оставлен жителями. Девушка с профессиональной улыбкой покивала Коровину, тот нервно выдохнул.

– I’m afraid the bus would not come, Pаtusha[152], – сказал он.

Пэт удивленно распахнула глаза в ответ. Как это вдруг не будет автобуса? В любом городе мира автобусы ходят по расписанию даже во время войны.

Коровин слегка развел руками, хотел было сказать, что, вот, обстоятельства таковы, начал было даже говорить «The situation… »[153], но только произнес: – You’re in Russia, darling. The bus may not come.[154] И затем все-таки сказал: – The situation… The situation…[155]

И Пэт, улыбаясь, как и девушка за стеклом, тоже покивала Коровину головой. И – вы не поверите, дорогие мои, – тут же подъехал автобус. Это было волшебство, как и многое в нашем правдивом повествовании. А как же без волшебства? Разве не волшебством является тот непреложный факт, что мы с вами еще живы? Разве не волшебством является не менее непреложный факт, что вы сейчас читаете этот роман?

Подъехал автобус.

Постоянное стремление к правде вынуждает нас свидетельствовать, что автобус этот оказался номер 9 «ул. Че Гевары – Химзавод», а вовсе не номер 5 – «Больница – ул. Лосиная», на котором, то есть, на номере 5, собирались ехать учитель и Пэт.

Лосиную улицу называли в городе Лосинкой, и весь район вокруг нее называли Лосинкой тоже. Там начиналась самая короткая дорога к Нянге. Именно туда, на берег реки, собралась наша парочка. Сейчас все расскажем, дорогие мои, не сомневайтесь.

– We take this bus, Pat. The other will not come, – быстро сказал учитель. – Come on.[156]

Они поднялись в совершенно пустой автобус. За рулем сидел пожилой мужчина – в черной бейсболке с надписью «Nьu-Iork» на огромном козырьке – да, вот именно так и было написано, дорогие мои, и в клетчатой ковбойке самой что ни на есть шотландской расцветки – черно-коричневой. Покосившись на удивительную надпись, Коровин усадил Пэт на первое сиденье и дважды прокомпостировал карточку. Пробойник компостера заело на коровинском проездном документе. Коровин ухватился на шишку компостера, с усилием вытащил ее наверх и вынул смятую карточку из зева тысячелетней машинки, словно испорченный бумажный лист из зависшего принтера. Такая вот техника бытовала в Ванькином городском хозяйстве. А вы как думали? Не валидаторы же у него в Глухово-Колпакове стояли!

– We are driving to the chemical plant, and then will go along the bank of the river for a few kilometers; is that okay, honey?[157] – успокоил учитель совершенно спокойную и счастливую англичанку. Она еще и еще раз покивала ему. «Конечно! Я поеду с тобою куда угодно, мой дорогой», – вот что читалось в ее глазах.

Однако сам Коровин спокойным вовсе не казался. Автобус тронулся, Коровин оглянулся в заднее стекло – вот теперь и на молчаливые джипы обратил он внимание. Людей на площади, повторяем мы, не было, однако учителю мерещился чей-то пронизывающий взгляд. Дело известное: даже если у вас нет паранойи, это не значит, что за вами не следят.

Автобус, значит, тронулся, завернул за угол, и пассажиры вновь не успели увидеть главного – как с противоположной стороны на площадь вывернул красный «Фольгсваген» с надписью «телевидение» и резко затормозил возле джипов.

Учитель уже смотрел вперед. Он был человек интеллигентный, если это расхожее и неконкретное понятие применимо к отдельным жителям даже Глухово-Колпаковской области. Поэтому, посматривая теперь на дорогу, учитель озабоченно продекламировал:

Шел трамвай девятый номер,

На площадке кто-то помер.

Тянут, тянут мертвеца.

Лaмца-дримца. Гоп-ца-ца.

И в ответ на поднятые вопрошающие брови заграничной подружки произнес с успокаивающей рукою: