была сформирована 6-я Марковская батарея, командиром которой был назначен капитан Михно, а я получил Первое орудие. Полковник Шперлинг не хотел нас отпускать из 1-й батареи и всю ночь сидел мрачный, подперев голову руками. Он привык к нам, юнкерам Первого Кубанского похода, как к своим младшим братьям и не хотел с нами расставаться.

Был ясный полдень. Я поднимался по улице Курска. В 1-й батарее, уже не «моей», шли спешные сборы к походу. Я шел попрощаться со старыми друзьями, но запоздал, бывшая Юнкерская, теперь 1-я генерала Маркова батарея уже двигалась в походной колонне. Впереди реял черный значок с золотой буквой «М» и золотыми скрещенными пушками. Шперлинг, Иегулов{169}, Налетов{170} и несколько конных черкесов были впереди. Отдохнувшие кони рвали поводья. Гремел марш провожающего бригадного оркестра. Это была бравурная мазурка, под звуки которой кони перешли в рысь. Пушки загрохотали по булыжной мостовой. Слонимский увидел меня и подскакал попрощаться, тряхнул кудрями, закинул башлык и тронул коня шпорами. Он был на высоте: молодые горожанки стояли на тротуаре и махали белыми платочками, провожая батарею. Поднялась пыль, последнее орудие исчезло за поворотом, и лишь мазурка бригадного оркестра продолжала греметь. Мне стало жаль своей родной батареи, жаль самого себя, жаль прошлого, связанного с Юнкерской батареей. Закрылся красочный этап жизни, и открывался другой.

Для формирования новой 6-й батареи Марковской бригады мы, выделенные из 1-й батареи офицеры, получили пушки образца 1902 года и солдат, бывших «махновцев», с Днепра, мобилизованных. Начались спешные занятия у орудий. Всеми орудиями новой батареи командовали первопоходники: Первым орудием — я; Вторым орудием — Плотников{171}, Третьим — Златковский{172}, из бывших кадет-аракчеевцев; Четвертым — Анкирский{173}. Андрей Соломон{174} командовал Первым взводом, Березовский{175} — Вторым. Сергеев{176} и Малков командовали пулеметными командами и Орловский — конными разведчиками.

Курск не походил на Ростов и Новочеркасск, в городе ощущался микроб «советчины» и морального разложения. Страшной заразой были занесены в добровольческие ряды пьянство и кокаин, распространенные среди советских комиссаров. Устраивались вечера с употреблением кокаина при участии курских девушек. В большом зале бывшего Дворянского собрания, с погруженными в темноту гостиными, часто бывали балы. Офицеры, находившиеся в Курске, уже не дали боевого элемента в ряды добровольческих полков. У них не было ни наших традиций, ни нашего боевого духа, родившегося в эпоху боев и походов Кубани и Дона. Того чудесного «корниловского» боевого духа, позволявшего гнать превосходящие силы противника и освобождать от большевиков, один за другим, русские города…

Большевистский микроб и большая оставленная добыча быстро разлагали добровольческие тылы: хозяйственные части, оставшиеся далеко в тылу, занялись кражами и спекулятивной вакханалией.

На фронте становилось тяжело: надвигалась поздняя осень 1919 года. Холодный дождь часто хлестал днем и ночью, ветер гнул оголенные деревья и гнал по опустевшим равнинам перекатиполе. И люди и лошади продрогли. Впереди было серо и туманно. На севере, за горизонтом, все усиливался враг, а позади, на юге, были города, ярко освещенные, уютные. Там горели камины, сияли огнями рестораны и кафе, смеялись оголенные красавицы.

6-я Марковская батарея, после двухнедельного формирования, грузилась на станции Курск-Товарная. Орудийные кони, полученные от управления бригады, еле дотащили орудия до станции. На улице была толпа, гремел тот же бригадный оркестр. Я ехал впереди Первого орудия на худосочной, высокой кобыле. Мои номера и ездовые «махновцы» были довольно хмурые, они совсем не хотели больше воевать. Гремя буферами, наш эшелон тронулся, и безрадостные поля потянулись вдоль полотна. Поезд из нескольких вагонов шел на северо-восток, куда-то к лесным районам, к Щиграм, где когда-то охотился Тургенев.

Выгружались на маленькой станции у какой-то деревушки, где нас должна была ожидать пехота, незнакомый нам Сводно-Стрелковый полк под командой полковника Гравицкого. К моменту выгрузки пошел сильный дождь, не перестававший лить почти трое суток. Поля и дороги превратились в болота и озера. В деревушке, где стоял штаб полковника Гравицкого, ходили тревожные слухи о близости советской конной группы. Накануне выдвинутый вперед батальон этого полка был изрублен советской конницей. Полковник Гравицкий отошел поэтому к железной дороге и потребовал подкрепления.

Прислали недоформированную 6-ю Марковскую батарею (1-й взвод), с никуда не годным конским составом и сообщили, что находящийся по соседству, западнее, Марковский батальон будет завтра наступать. Предписывалось наступать и полковнику Гравицкому.

Крестьяне в этом селе страшно боялись возвращения красных, и поэтому, когда хитрый Андрей Соломон предложил крестьянам обменять наших худосочных и заморенных батарейных коней на здоровых крестьянских, угрожая в случае отказа возвращением красных, крестьяне согласились. Образовалась целая конская ярмарка, в результате которой 6-я батарея обзавелась хорошим конским составом и смогла к ночи выступить с полком Гравицкого в северо-восточном направлении.

Люди и лошади скользили по разжиженной глине и падали. Моя кобыла рухнула в канаву, я перелетел через ее голову руками вперед и зачерпнул в оба рукава холодную жидкую грязь. Наступил рассвет, дождь не прекращался, по небу неслись серые, разорванные тучи. На душе было очень уныло. На опустевших полях вдали виднелись деревушки, казавшиеся вымершими. Дорога вилась по косогорам и походила больше на глубокую канаву, по коей тяжело хлюпали копыта уставших за ночь коней. Противника не было видно, но он ощущался повсюду вокруг: то впереди, то слева и справа раздавались то далекие, то близкие выстрелы. Это были разъезды противника, охватывающие нашу колонну. Мы не видели, но нутром чуяли присутствие сильных конных групп противника. Так прошел весь день марша, без боя. Промокшие и продрогшие до костей, мы остановились в какой-то деревушке на ночлег. На полатях было тепло и уютно. Отдохнули и выспались как следует.

На следующий день, как только мы выступили, завязалась стрельба. Мое Первое орудие, поднявшись на бугор, попало под оружейный и артиллерийский огонь. Разорвавшаяся шрапнель ранила моего наводчика в плечо. С близкой дистанции мы открыли огонь гранатами по перелеску, где засела советская пехота. Стрелки полковника Гравицкого довольно бодро пошли вперед. Вскоре слева, западнее, также послышалась сильная оружейная и пулеметная стрельба. Сквозь моросивший дождь были видны цепи наступающего параллельно Марковского батальона и группы отступающих красных. Весь день мы продвигались вперед с боем. Очередь наших гранат, разорвавшаяся в лесной балке, выгнала оттуда значительную группу красной конницы, начавшую в беспорядке уходить назад. Мы преследовали ее огнем до самого горизонта. После этой недолгой схватки наша пехота уже