по одному отходить ходами сообщения за холм к мосту.

Мы с ним отошли последними, уже в сумерках. По дороге капитан похвалил наш взвод и сказал мне, что взводный унтер-офицер 2-го взвода, когда мы открыли огонь, сорвал погоны, а за ним еще два солдата. Что он его побил и разжаловал. Красные продвигались осторожно и, заняв окопы, не выдвинулись к мосту.

Из селения к нам навстречу выехал наш казак с разъездом Терского казачьего полка. Это подходили части корпуса генерала Шкуро. Наша задача была исполнена с одним раненным в руку солдатом.

Терцы остались на переправе, нашу же роту следующим утром на подводах отвезли в пройденную нами слободу и приказали производить обыски по домам, так как селение держало связь с зелеными. Поручик Беляев с казаками ушел в Харьков. С ним уехали Архипов и доктор. Я послал письмо генералу Беляеву с просьбой вызвать меня к себе. На другое утро казак привез мне приказ вернуться к месту службы.

В. Ларионов{162}

На Москву{163}

После взятия Харькова 25 июня марковские батареи развернулись в «Артиллерийскую генерала Маркова бригаду» и получили новые английские пушки. Победа нам улыбалась.

Марш вперед… Труба зовет, Марковцы лихие! Впереди победа ждет, Да здравствует Россия!

Первый батальон идет впереди: белые «марковские» фуражки видны далеко, черные ротные значки не колышутся. Загорелые лица офицеров и солдат дышат отвагой и мужеством. Враг не страшен.

Ты не плачь, не горюй, Моя дорогая, Коль убьют, так не жалей, Знать судьба такая…

Вокруг вся степь в красных маках. Голубые леса на горизонте, вдали кое-где маковки белых церквей. Как хорошо идти туда, вперед, где за голубым далеким горизонтом грезится Москва… Отряд ведет капитан Большаков, командир 1-го батальона. Он из бывших студентов; в батальоне у него много бывших пленных красноармейцев, но он умеет их перевоспитывать. Его любят, и батальон его считается лучшим в полку. Бывший московский студент, социалист-революционер, стал идеологом Добровольчества и Белой борьбы. Он поэт и писатель, и наброски его появлялись в ростовских газетах. Обратили на себя внимание его короткие строчки о войне, посвященные добровольцам и марковцам:

Смерть не страшна, смерть не безобразна. Она прекрасная дама, которой посвящено служение, Которой должен быть достоин рыцарь, И марковцы достойны своей дамы… Они умирают красиво… Будет время, когда под звон Кремлевских колоколов, Перед знаменами: Корниловским, Марковским и Дроздовским Склонят свои венчанные головы Двуглавые орлы старинных знамен…

(«Рыцари смерти»)

Но до Москвы еще далеко, а близко впереди лишь Томаровка, красивое село на берегу речки с крутыми берегами, за коими, окруженная садами, блестит златоглавыми куполами женская обитель. Томаровка, занятая красными, наша сегодняшняя цель.

«Стой!.. Первое орудие, с передков направо!» — командует капитан Шперлинг. Рота 1-го батальона уже впереди, рассыпанная в цепь.

Стрелять нам почти не пришлось. Томаровка занята 13 июля. Но недолго мы стояли там спокойно. Положение наше оказалось сильно выдвинутым вперед, и красные могли нас атаковать с трех сторон. Началась упорная защита Томаровки и обители. К монастырю вплотную подступали густые дубовые леса, по коим, со стороны станции Готня, подходили свежие советские войска. Атаки их начинались обычно с рассвета, поэтому наша батарея должна была уже к 4 часам утра вставать и занимать позицию перед монастырем. Стреляли мы по лесам, лишь по предполагаемым целям, но патронов не жалели. Стреляли до темноты и лишь к полуночи ложились спать. И так ежедневно. Монахини часто приносили нам густые монастырские сливки и другие вкусные вещи. Давали отдыхать в их чистеньких, пахнущих кипарисом кельях, закрывая ставни от назойливых мух. Некоторые юнкера хотели посмотреть на молодых послушниц, но старые монахини тщательно охраняли их от взоров юнкеров. Защита монастыря придавала особую силу нашей обороне. Мы чувствовали выполнение какого-то долга.

Вскоре случилось неприятное происшествие, о коем было много разговоров: три наших офицера из бывших юнкеров Попов{164}, Кузьмин{165} и Орловский{166} поехали на хутор, находившийся в нашем тылу, купить у крестьян яиц. Когда они вошли в первую хату, на дороге послышался конский топот. Это был большевистский конный патруль из черноморцев. Заметив повозку, конные остановились. Комвзвода закричал: «Кадеты проклятые!» — и выхватил наган. Наши, услышав конский топот, выскочили из хаты и, увидя конных, бросились бегом, через огороды к реке. Попов и Кузьмин успели добежать и перешли довольно глубокую речку, а Орловский (у него был порок сердца) остановился, сорвал погоны и бросил их далеко в огород. Подскакавшие матросы схватили его… На следующий день на одной заставе был найден труп офицера, убитого и до неузнаваемости изувеченного красными. На батарее решили, что этот убитый и есть Орловский. Похоронили его как Орловского и отслужили по нем панихиды.

Появление в тылу красных конных разъездов было признаком сосредоточения ударной группы против нашего малого отряда, выдвинувшегося вперед. Пушки гремели с двух сторон, а пулеметные очереди на заставах слышались даже ночью и мешали спать. На третий день этого боя командир отряда, полковник Слоновский, объявился больным и уехал в тыл, через село, еще не занятое заходившими в тыл красными. На следующий день и это село было занято. Молодой капитан Большаков, вступивший в командование отрядом, ясным отказом ответил на предложение