о ней – так в груди всё закипает, и болит, болит… Так ты кого больше любишь? – чуть опустила Тайра ладони, так, что теперь прикрывала себе только рот, но не глаза – глазищи, вернее, казавшиеся сейчас бездонными. – Меня… или её? Фогарту свою? Ты ведь разлюбил её? – добавила она жалобно, просительно.

Мерцали морт-камни в жаровне, потрескивая тихо, совсем как настоящие угли; вился тонкий сизый дымок над курильницей с благовониями, прозрачный почти, как шёлковая ленточка… Тайра в невесомых одеяниях выглядела уязвимой, словно бы обнажённой, зажималась и горбилась – оробевшая, совсем не похожая на себя обычную.

Алар смотрел на неё, и горячее, страстное чувство у него в груди переплавлялось в нежность, от которой перехватывало дыхание.

– Иногда я забываю, как ты молода ещё, – тихо сказал он – и бережно коснулся её лица, самыми кончиками пальцев, вскользь. – Молода – и потому нетерпелива. Люди так мало живут… наверное, потому и судят поспешно, и жадно торопятся всё прочувствовать, всё решить раз и навсегда. А у кимортов другая беда: мы слишком медлим, потому что подспудно знаем: многое может измениться – и не единожды. И выходит, что я-то хочу, как лучше, а тем только мучаю тебя. – Он снова погладил её по щеке, заставляя опустить руки, открывая лицо, и расслабиться. А сам – вслушивался в себя, стараясь уловить нечто глубинное, необъяснимое, до чего даже спутник дотянуться не мог; не знание даже – отзвук, эхо. – Фогарта Сой-рон значит для меня очень много. Я не стану обманывать тебя, отрицая это. Она была для меня не просто ученицей, но и частью моего сердца, моей… моей… – Алар на мгновение прикрыл глаза, стараясь облечь в слова ощущение-впечатление, вымарать которое не мог даже сброс. Отблеск рыжих волос; широкий рукав светлой хисты; движение, прикосновение, улыбка… – Она моя семья. Да, семья. И она будет важна для меня, что бы ни случилось.

Стоило это сказать, и стало легче; многое точно стало яснее, приняло чёткую форму, наполнилось жизнью… стало настоящим.

Тайра побледнела в прозелень – и похолодела, кажется.

– А я? – еле слышно выдохнула она.

– А тебя я люблю, – ответил Алар спокойно; морт же, откликаясь, хлынула отовсюду, стекаясь огненным туманом, как сгустившийся солнечный свет. – И желаю. И никому не позволю забрать… ты ведь останешься со мной? Скажи, что да; всё равно ведь не отпущу.

Она глянула на него, ринулась вперёд почти яростно, почти зло – и поцеловала.

…невесомо, целомудренно и нежно.

Губы у неё были сухие.

– Люблю, – повторяла она, выцеловывая край рта, скулы, висок – всё более жадно и торопливо; от неё исходил жар и пахло солью, как после долгих слёз. – Люблю, люблю, люблю. Не отдам никому. Мой, мой…

Спутник вертелся вокруг, как докучливая муха, суля весь прельстительный опыт из той, прежней жизни, все сокровенные знания об удовольствиях… Но Алар только отмахнулся. Его это не волновало, а волновала только Тайра: её отзывчивость, её страхи и жажда, и то, как осторожно приходилось избавлять смуглое, разгорячённое тело от тонких одежд.

– И не отдавай, – шепнул он ей – и прикусил легонько солоноватую мочку уха. – Хотя кому я нужен, если так рассудить? Бродяга без дома, без рода.

– Дурак…

– Видишь, и дурак к тому же.

Она рассмеялась сдавленно, а потом вздохнула резко, точно захлёбываясь – и потянула его на себя.

«Вот ведь нетерпеливая, – подумал Алар с нежностью. – Словно боится, что я вдруг исчезну… Хотя, признаться по правде, не без оснований: сбежал же я уже раз».

Ему стало смешно – и очень, очень легко.

Он целовал её, и прижимал к себе, и оглаживал напряжённую поясницу, плечи, грудь; морт, вскипая, то растекалась вокруг, словно солнечный мёд, то закручивалась жгутами, и Тайра вздрагивала, когда эти жгуты касались обнажённой кожи.

«Она ведь не должна ощущать морт, – пронеслось у Алара в голове, звеняще пустой сейчас. – Впрочем, кто подскажет, на что способна вайна – вдруг её и впрямь благословило божество».

А потом и вовсе стало не до размышлений.

Тайра – бойкая на язык, бесстрашная, свободная – и впрямь не знала до него других мужчин; не знала – и всё-таки отчаянно рвалась показать, что умеет; выходило неловко, торопливо, даже целоваться и обнимать толком не получалось – то носы мешались, то локти… Но было хорошо, слишком даже. Алар нарочно останавливал себя, заставлял двигаться медленнее, осторожнее, чтоб ни в коем случае не напугать; хотелось не просто продлить мгновение – совсем остановить.

Чтобы не возвращаться туда, где была война – и горе, и смерть, и тьма.

…Тайра выгнулась, вскрикнула – и затихла.

– Устала? – спросил Алар, призывая морт и делая её текучей, прохладной, как вода – чтоб омыть тело, не спускаясь в купальню. – Я тебя утомил?

Тяжело дыша, Тайра открыла глаза; лицо у неё пылало так, что поднеси шёлковый платок – и он вспыхнет, как от углей.

– Выдумал тоже, – фыркнула она. И сощурилась. – А разговоров-то было! Может, ты сам утомился?

«Вот ведь язва», – с нежностью подумал Алар.

А вслух сказал задумчиво:

– Кто знает… Мне после сброса было не плотских утех, недосуг было выяснять – вот сейчас и проверим. Спешить некуда – рассвет далеко.

– Какой такой рассвет? Эй, сильномогучий, ты погоди, м-м… м-м-м…

Много позже – солнце тогда и впрямь, наверное, уже взошло – они лежали бок о бок, разморённые, обессиленные; Тайра, давно охрипшая, растерявшая насмешливость и нахальство, и вовсе засыпала. А Алар никак не мог, хоть и впрямь устал. Он смотрел на неё, приподнявшись на локте, и невесомо гладил по волосам, завивавшимся крупными кольцами от влаги. Блаженная нега омрачалась тревогой, неясной, но мучительной. Когда Тайра пошевелилась и промычала что-то сквозь дремоту, Алар вздрогнул и быстро переспросил, сжав пальцы на чужом запястье чуть сильнее, чем надо бы:

– Что ты сказала?

– М-м, – отозвалась она неопределённо, потом утихла… и вдруг добавила чётко: – Завтра пойду с тобой.

И на долгую-долгую секунду Алар ощутил головокружение – такое, словно стоял у большой высоты.

…у большой пустоты.

Их не тревожили до вечера – почти до тех самых пор, когда настала пора отправляться в путь. Времени едва-едва хватило, чтоб забросить скудные пожитки в дорожную сумку и перехватить немного еды на ходу; впрочем, с голоду и второпях несколько лепёшек с пастой из бобов, зелени и пряностей показались роскошной пищей, достойной правителя.

– И вот этого глотни, – улыбнулся молодой жрец в зелёных одеяниях, подавая Алару пиалу с чёрной водой, горячей, пахнущей орехово и терпко. – Придаст бодрости перед долгой