Но посмотрим, что еще ценного для нас сообщает Карпини. Известно, что попадает он в щепетильную ситуацию в Каракоруме. Но он и его товарищи выкрутились, хотя не без помощи своего милосердного противника: «И, если бы Господь не предуготовил нам некоего Русского по имени Косма, бывшего золотых дел мастером у императора и очень им любимого, который оказал нам кой в чем поддержку, мы, как полагаем, умерли бы, если бы Господь не оказал нам помощи через кого-нибудь другого. Косма показал нам и трон императора, который сделан был им раньше, чем тот воссел на престоле, и печать его, изготовленную им, а также разъяснил нам надпись на этой печати (Выделено мной. — Г.Е.) (68, глава последняя 77, VIII).

Такие сведения о русском мастере Козьме и его статусе в державы монголов довольно интересные — трон был заказан и изготовлен «до избрания Гуюка», то есть не лично для этого хана, а именно для нужд государства. Отсюда видно, что Козьма был все-таки человеком державы — государственным служащим, а не «собственностью Гуюка».

Далее — Козьма показывает печать, изготовленную им собственноручно, католику Карпини в неофициальной обстановке и по своей собственной инициативе — то есть, Козьма не просто мастер-гравер, а свободно распоряжается печатью — он хранитель печати Державы. Согласитесь, должность весьма и весьма высокая и ответственная для «пленника-раба», и доверие — неправдоподобное. К тому же учтем, что русских, «пребывающих при дворе», очень и очень много, и владеют все татарским языком, к тому же Бату ханом в Каракорум было командировано три тумена русских воинов и «гвардейский полк» отборных русских воинов (24, 63–64). Возможно, были там еще русские войска, прибывшие и раньше, и в большем количестве, просто нам про это неизвестно.

Все находившиеся в Китае русские получали там «земли для поселения» — заметим, что «рабам» вряд ли доверили бы охранять особу императора и его двор, а также предоставляли бы земли во владение. И упоминаемые в работах историков-западников «рабы» — русские, как видим, находились в Китае именно как дворянское сословие государства монголов (18, 62; 30, 350).

И это доверие к русским — не легкомысленная беспечность Великих ханов и их окружения.

Например, вот каким был Гуюк, бывший во время визита Карпини к Монголам Верховным ханом: «А этот император (татар. — Г.Е.) может иметь от роду сорок или сорок пять лет или больше; он небольшого роста; очень благоразумен и чересчур хитер, весьма серьезен и важен характером. Никогда не видит человек, чтобы он попусту смеялся и совершал какой-нибудь легкомысленный поступок» (68, глава последняя, XII).

Хан Гуюк мог оказать доверие Козьме и другим русским лишь в том случае, если бы они были для хана и его соплеменников — соратниками; то есть, были для него «своими», безо всяких оговорок.

И это подтверждается следующим: «Русские клирики, пребывающие при дворе императора» державы монголов тоже считают Великого хана своим: «Говорили нам также христиане, принадлежавшие к его челяди, что они твердо веруют, что он должен стать христианином; и явный признак этого они видят в том, что он держит христианских клириков и дает им содержание, также пред большой своей палаткой имеет всегда христианскую часовню; и они поют всенародно и открыто и звонят к часам, согласно обычаю Греков (то есть — православных. — Г.Е.), как и прочие христиане, как бы велика там ни была толпа татар (выделено мной. — Г.Е.) или также других людей» (там же, глава последняя, XII).

Теперь поинтересуемся, какой именно язык был господствующим в ставке Великого хана в 1245 г., то есть в центральном государственном аппарате Державы Монголов?

«И он (Темер, «воин Ярослава» — Г.Е.) спросил нас в то время, есть ли у Господина Папы лица, понимавшие грамоту русских или сарацинов, или также татар. Мы ответили, что не знаем ни русской, ни татарской, ни сарацинской грамоты, но сарацины все же есть в стране, хотя и живут далеко от Господина Папы» (68, глава последняя, 79).

Речь идет о том, на каком языке монголы будут писать письмо папе Римскому. Мы знаем, что могли монголы написать письмо папе и на латыни — «рабочем языке» Католической церкви — были знающие латынь очень хорошо среди русских, «пребывающих при дворе» Великого хана. Но не хотят монголы папе писать на латыни. Этикет не позволяет — не могут они почему-то оказывать ему такую честь, им надо ему написать на своем языке — чтобы дать понять, что условия ставят именно они. Но чтобы и перевести могли — а иначе, зачем писать.

Вот и интересуется Темер, по-русски папа читает, или его люди? Нет. А по-сарацински или по-татарски? Тоже нет. Здесь необходимо пояснение: «Грамота по-сарацински» — это письменность на основе арабского алфавита, писали на нем мусульмане — арабы и персы, так как грамота распространялась в основном посредством чтения религиозной литературы (вспомним перевод Корана татарами в X в.). А «грамота по-татарски» — это была письменность на основе уйгурского алфавита.

Большое распространение к тому времени имело арабское письмо среди татар наряду с уйгурской письменностью — надписи на самых первых монетах Улуса Джучи были выполнены на татарском языке как уйгурским, так и арабским письмом (т. е. письмо старотатарское на основе арабского алфавита) (104, 28–35). Так же и с документами на татарском языке — теми из них, которые до нас дошли (105; 106). Правда, замалчивается что татары пользовались арабским письмом еще при Чынгыз хане и позже — в Каракоруме.

Темер спрашивает у Карпини — читают ли у Папы, во-первых, по-русски, или, во-вторых, по-татарски — на каком-либо из алфавитов, используемых татарами. Отсюда видно, что в ставке Великого хана было два рабочих языка — русский и татарский. То есть было двуязычие. И, скорее всего, владели двумя этими языками все должностные лица центрального аппарата — за тридцать-то лет научились друг у друга. И это двуязычие сохранилось и тогда, когда центр державы переместился в Москву и сохранялось до начала XVIII в., пока не было использование татарского языка прекращено при засилье западноевропейцев в правительстве и царском дворе.

А нас убеждают «официальные историки», что русских в ставке Великого хана было немного, и это были либо «пленные, захваченные татарами во время вторжения 1237–1240 гг.», либо «прибывшие на поклон» после этого самого «нашествия»!

Плано Карпини предупреждает, что кое-что в его отчет о поездке могло быть добавлено уже спустя порядочное время после поездки. Был у него составлен первый вариант отчета, который кое-кто успел списать в Польше и Литве. А вот этот, «окончательный» вариант отчета о путешествии к татарам, признается Карпини, был основательно «исправлен и дополнен»: «Да не удивляется никто, что она гораздо подробнее и лучше исправлена, чем та, потому что эту, получив малейшую возможность досуга, мы вполне исправили и завершили то, что еще не было выполнено» (68, глава последняя 83). То есть, благодаря приведенной оговорке, исправления и дополнения могли вноситься в отчет Карпини и десятилетие, век или даже больше спустя после написания — смотря какие сведения, какого характера необходимо было убрать или добавить о «татарах и их рабах русских».