– Я буду осторожен, – проговорил он наконец. – Спасибо вам за совет.

Оливер поднялся и протянул ему руку:

– Не тревожьтесь, сейчас самый темный час. Пришел ваш черед, и если мы не допустим какой-нибудь глупой оплошности, победа сегодня останется за нами.

Стэнхоуп схватил его за руку и крепко стиснул ее.

– Благодарю, я весьма доверяю вам. И обещаю в точности следовать вашим инструкциям.

Он выпустил руку и отступил назад. Легкая улыбка легла на его губы.

* * *

До сих пор суд каждый день был набит зеваками и журналистами, но в этот день в воздухе чувствовалось ожидание и даже нечто похожее на надежду. Должна была начинаться защита, что сулило открытия, драмы… и даже свидетельства, указывающие на другого убийцу. Все смотрели вперед. Голосов слышно не было, но кругом скрипела мебель, шелестели ткань и китовый ус, притопывали об пол кожаные каблуки. Рэтбоун подготовился не настолько хорошо, как ему хотелось, но времени у него больше не оставалось. А потому он всем своим видом должен был показывать, что сэр Герберт невиновен и ему известно имя истинного убийцы. Адвокат ощущал на себе взгляды всех присяжных заседателей, взвешивающих каждый его жест, любую его интонацию.

– Милорд, джентльмены! – обратился Оливер к судье и присяжным с тонкой улыбкой. – Я уверен, все вы понимаете: обвинителю легче доказать, что человек виновен в преступлении, чем защите – доказать противоположное, пока неизвестен истинный виновник. К несчастью, я не могу назвать сейчас имя преступника. Однако вполне возможно, что во время предстоящего слушания могут обнаружиться новые доказательства.

Послышался взволнованный шепот. Карандаши репортеров, скрипя, заспешили по бумаге.

– Но даже и на данный момент, – продолжил защитник, – обвинение не сумело доказать, что сэр Герберт Стэнхоуп убил Пруденс Бэрримор. Оно доказало лишь возможность совершения им преступления. Его могли совершить и другие: Джеффри Таунтон, Нанетта Катбертсон, доктор Бек… ограничимся только некоторыми именами. Главное доказательство обвинения, – он небрежно указал в сторону Ловат-Смита, – основано на том, что у сэра Герберта были исключительные мотивы, подтверждаемые письмами Пруденс Бэрримор к своей сестре Фейт Баркер.

Улыбка адвоката сделалась чуточку шире, и он поглядел прямо в сторону жюри присяжных.

– Однако я докажу вам, что письма эти допускают и другую интерпретацию, при которой сэр Герберт оказывается не более виновным, чем любой человек, который мог бы оказаться на его месте… не обладая его мастерством, личной скромностью и постоянной занятостью.

На скамье публики началась суета. Какая-то толстуха перегнулась через поручни галереи, глядя на хирурга.

Прежде чем Харди успел потерять терпение, Рэтбоун перешел к делу:

– Теперь я вызову своего первого свидетеля, самого сэра Герберта Стэнхоупа.

Обвиняемому потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы покинуть скамью подсудимых и, спустившись по лестнице, появиться в середине зала суда. Оставив тюремщиков позади, хирург, одетый в безупречный костюм, уверенным шагом пересек свободное пространство, отделявшее его от трибуны свидетелей. В зале примолкли: все словно затаили дыхание. Лишь карандаши шуршали по бумаге, пока журналисты пытались передать словами всеобщее настроение.

Едва сэр Герберт поднялся на трибуну, все немного изменили позы и подались вперед, чтобы поглядеть на него. Подсудимый стоял, расправив плечи и подняв голову, и Рэтбоун читал на его лице уверенность, а не надменность. Адвокат поглядел на присяжных и отметил на их лицах интерес и даже известное уважение.

Клерк принял у обвиняемого присягу, и Оливер, выйдя на середину зала, приступил к делу:

– Сэр Герберт, примерно семь последних лет вы были главным хирургом в Королевском госпитале. За это время вам приводилось работать с множеством сестер, быть может, даже с сотнями. Сколько же их было?

Редкие брови медика поднялись в удивлении.

– Я никогда не думал их считать, – сказал он откровенно. – Но, наверное, вы правы.

– И все они различались усердием и мастерством?

– Боюсь, что вы снова правы, – рот сэра Стэнхоупа почти незаметно сложился в усмешку.

– Когда вы впервые встретились с Пруденс Бэрримор?

Герберт на миг задумался. Суд молчал, и все глаза в комнате были обращены к обвиняемому. Во внимании присяжных не было враждебности: они просто ожидали ответа.

– Должно быть, в июле тысяча восемьсот пятьдесят шестого года, – сказал врач. – Увы, я не могу уточнить дату. – Он вздохнул, явно собираясь что-то добавить, но потом передумал.

Оливер отметил это с внутренним удовлетворением. Итак, хирург решил повиноваться. Пусть поблагодарит за это Господа!

Он изобразил на лице невинность:

– Итак, вы, сэр Герберт, помните поступление в госпиталь всех сестер…

– Нет, конечно, нет. Их у нас не одна дюжина. Э…

Доктор вновь умолк. С горьким изумлением адвокат понял, что его подопечный повиновался ему с покорностью, выдававшей истинные глубины его страха. Рэтбоун прекрасно понимал, как трудно заставить такого человека покориться кому бы то ни было.

– А почему вы, в частности, отметили появление мисс Бэрримор? – спросил он.

– Потому что она служила в Крыму, – объяснил Стэнхоуп. – Эта благородная женщина посвятила себя заботе о больных, невзирая на все трудности и на опасность для собственной жизни. Она пришла работать к нам не потому, что не имела средств на жизнь, но потому, что хотела служить страждущим.

Защитник отметил негромкий ропот одобрения, рябью пробежавший по публике, и явное согласие на лицах присяжных.

– И она оказалась столь искусной и преданной делу, как вы рассчитывали? – задал он следующий вопрос.

– И даже более того, – ответил Герберт, не отводя глаз от его лица. Он чуть наклонился вперед и взялся сильными руками за поручни, всей своей позой выражая внимание и смирение. Сам Оливер не мог бы дать лучшего совета. – Она не знала усталости в своих трудах, – добавил хирург. – Никогда не опаздывала, никогда не отсутствовала без причины. А еще мисс Бэрримор была одарена феноменальной памятью, она училась с удивительной быстротой. И никто не имел повода заподозрить ее в нарушении требований морали в какой бы то ни было области. Словом, это была во всем великолепная женщина.

– И красивая? – спросил с легкой улыбкой Рэтбоун.

Глаза обвиняемого широко раскрылись. Он явно не рассчитывал на такой вопрос и не продумал точный ответ заранее.

– Да-да, возможно… даже наверное. Но, увы, я замечаю подобные достоинства слабее, чем большинство мужчин. На работе меня больше интересуют деловые возможности женщины, – он с извинением поглядел на присяжных. – Тяжелобольному хорошенькое личико безразлично. Я помню лишь, что у нее были очень красивые руки, – закончил он, не опуская взгляд к своим собственным прекрасным рукам, покоящимся на поручнях трибуны свидетей.