возле двери, точно гвардеец у королевских покоев, было еще трое, сменявшие друг друга. Глаз с Герти они не спускали, даже в тех случаях, когда ему требовалось отлучиться в нужник. От этого постоянного внимания, причем не замаскированного, а самого откровенного и пристального, жизнь стала делаться невыносимой. А ведь у нее теперь было множество других граней, не менее отвратительных.

Каждый вечер, едва лишь над Новым Бангором начинали сгущаться сумерки, принося с собой духоту и краткое освобождение от палящего солнца, в притон начинали стягиваться люди. Герти хотелось верить в то, что это люди, хотя глаза то и дело подсказывали ему обратное. В прорехах грязных плащей посетителей он то и дело замечал посиневшую кожу, расслаивающуюся на симметричные продолговатые пятна, первооснову будущей чешуи. У многих выпадали зубы и, если сперва это не казалось Герти странным (изучив немного жизнь Скрэпси, он удивлялся тому, что кто-то сумел сохранить свои зубы хотя бы до совершеннолетия), то потом он стал замечать, что в деснах у активных едоков начинают резаться новые, совсем уже не человеческие, тонкие и мелкие.

Бывали и более страшные проявления, замечать которые и подавно не хотелось. К примеру, не раз он замечал, что пальцы на руках у людей мало-помалу срастаются воедино, делаясь в то же время более плоскими, словно их обладателя угораздило сунуть кисть под паровой пресс.

Как-то раз в притон зашел человек, с самого начала напугавший Герти. Впрочем, был ли он человеком?.. Двигался этот посетитель очень медленно и вяло. Шея у него ужасно распухла, как если бы он подхватил сильнейшую форму свинки. Собственно, шея практически исчезла, отчего голова стала едина с туловищем. Руки были сжаты в локтях и прижаты к телу. Еще можно было определить, где находились суставы, но теперь они были не более чем быстро рассасывающимся месивом из костей и хрящей. Это существо даже не могло открыть самостоятельно дверь. Кожу давно сменила чешуя, сухая и колючая, отчего лицо, тоже сильно деформировавшееся и вытянутое, напоминало маску прокаженного. Несколько минут посетитель, привалившись к стойке, хватал ртом воздух. Судя по тому, как топорщился и опадал с каждым вздохом рваный воротник, жабры у посетителя прорезались не вчера.

- Жиру, - наконец выдавил он голосом тонким и неестественным, - Один джил[5] рыбьего жиру… Деньги есть.

Герти растерялся. Из широко распахнутого рта человека-рыбы несло тиной и морской солью. Глаза его со сросшимися веками смотрели не мигая – не глаза даже, а две равнодушные надутые сферы опалового цвета с мокрым черным зрачком посередке.

Выручил Щука.

- Сюда, приятель, - сказал он весело, делая приглашающий жест к двери в подвал, - Сейчас выдам тебе первосортного жиру. Он у нас там, внизу хранится. Иди за мной.

Посетитель, пьяно качнувшись, послушно проследовал за Щукой и скрылся за дверью. Спустя секунду Герти расслышал хлесткие влажные шлепки. С такими звуками бьется свежепойманная рыба, брошенная рыболовом на камень мола. Когда дверь открылась вновь, Щука был уже один.

- Теперь на своем месте, - буркнул он, принюхиваясь к собственным ладоням и морщась, - Если видишь такого, что вот-вот нырнет, сразу меня кличь, Накер. Я с ними умею обращаться.

После этого Герти старался вовсе не смотреть на посетителей. Ему делалось дурно при виде застывшего взгляда, пустого и в то же время налитого каким-то подводным мягким свечением, как у Бойла. Взгляда холоднокровной твари, позвоночной, но стремительно теряющей все прочие признаки сходства с человеком.

По счастью, работа оставляла мало времени для безделья, и подолгу разглядывать посетителей не приходилось.

Герти работал по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки и настолько пропах рыбой, что почти перестал ощущать ее запах. От соли кожа на руках быстро потрескалась, а ногти стали черными. Постоянно ныли вечно исцарапанные чешуей ладони.

Герти работал не покладая рук. Он вспоминал рецепты, что остались на страницах памяти, все те рецепты, где фигурировала рыба. Лосось на гриле с яблоком. Салат с пряной сельдью. Морской окунь под винным соусом. Он вспоминал все рыбные блюда, что потреблял бесчисленное количество раз в ресторанчиках и пабах. Филе пангасиуса. Карп с луком и орехами. Запеченная треска с креветками. Он вспоминал все поваренные книги, которые держал в руках, кляня себя за то, что слишком мало уделял времени их рыбным разделам. Каждый рецепт он, предварительно опробовав на кухне, детально записывал в специальный блокнот к вящему удовольствию Бойла.

Рыбные рулетики с горбушей.

Маринованная сельдь с рисом.

Сёмга, запеченная с овощами…

Но даже этого было мало. Требовалось больше рецептов. Куда больше. Герти знал, что Бойл не станет держать повара на кухне, когда тот запишет все, что знает сам. В Бойле не больше сострадания, чем в старой акуле. В тот момент, когда Герти станет бесполезен, выдоив память до дна, Бойл не станет делать ему расчет. Он просто перекусит его пополам. Это значило, что Герти может сохранить жизнь лишь до тех пор, пока способен творить новые блюда. И он творил.

Тушеная сайра в томатном соусе и гренками.

Рыбный плов.

Палтус в кляре с чесночным пюре.

К своему удивлению, Герти очень быстро и ловко научился готовить, хотя раньше совершенно не предполагал наличия у себя подобных способностей. В считанные секунды он мог разделать рыбу, вытащить кости и почистить чешую, не хуже, чем обслуга его любимого лондонского рыбного ресторанчика. Бойл расщедрился на новую плиту, и теперь та постоянно скворчала четырьмя адскими котлами, без устали заглатывая уголь. На сковородах что-то вечно жарилось, тушилось или подогревалось, отчего и без того душный воздух стал едким, как кислотные испарения, и сухим. Блюда, которые без устали делал Герти, давно не казались ему аппетитными. Он смотрел на них, как рабочий конвейера смотрит на безликие заготовки.

Запеченный минтай с картофелем.

Стейк из форели с рисовыми хлебцами.

Скумбрия со шпинатом.

Постепенно он стал заниматься и закупкой рыбы, хотя сперва это было делом Щуки. Рыбаки обычно приходили под утро. Грязные и хмурые, как и большая часть здешних клиентов, они тащили на спине истекающие соленой жижей свертки и равнодушно бросали их на заляпанный стол, обнажая нежные рыбьи потроха, истекающие розовым соком, и перламутр чешуи. Свой труд они ценили очень высоко и торговались отчаянно.

В море их ждали патрульные катера полиции, в порту было полно переодетых шпиков, а в бухтах острова констебли то и дело устраивали облавы. Ходили слухи