Понимая, что это, скорее всего, конец, он отправил отчет начальству и сел вырезать шахматные фигуры.

Но это было еще не все: вскоре его вызвали на аудиенцию к Его священному величеству, который сыграл с ним на большой доске, ни о чем не спросил, а после партии велел убираться вон. Стража подошла, не дожидаясь приказа, и встала за спиной, и он знал, что это значит.

На пороге его попросили обернуться, и он обернулся.

В малый зал вкатывали постамент, на котором стоял механический человек – бронзовое туловище и руки, латунная голова. Постамент подкатили к столу, и механизм начал медленно наклоняться, занося руку над доской. Его священное величество улыбнулся, подошел к доске и сделал первый ход.

– Видите – сказал он. – Вряд ли вы незаменимы.

– Подумайте, кто еще незаменим – пожал плечами Таскат, думая, что стесняться нечего, если казнить будут не завтра, а сегодня. – Подумайте, если сумеете.

– Вон – кивнул император. – Выйди вон.

И ничего не случилось: он просто вышел впереди свиты, провожаемый взглядами мстительных придворных. Он шел вперед так настойчиво, что стража постепенно отстала на десяток шагов, и добрался до дома, никем не преследуемый: насколько он понял по тому, что его не стали догонять солдаты, и он пока жив – приказа все-таки не было. Он не знал, когда император передумал – может быть, в тот момент, когда проиграл последнюю партию?

Через неделю ему опять разрешили передвигаться по кварталу, через две – по городу. Популярность его как игрока и диковинки не уменьшилась – по крайней мере, приятели оставались все те же. Многие вполголоса восхищались его смелостью. Можно было подумать – пронесло, но слишком часто мимо судачащей компании гостей на балу проходил слуга с подносом, на котором лежал красный паутинный шнурок или кинжал, и слишком часто исчезали удачливые и красивые герои сплетен. Дворец пожирал сам себя.

Для какой роли его готовят? – размышлял Таскат. – Почему?

Он начал опять появляться на приемах, чтобы не терять нить событий, и многие дамы намекали ему, что не прочь занять при нем освободившееся место. Зачем они это делают, Таскат не понимал. Разве траур по ушедшей любви – такое непонятное дело?

Иногда на праздниках и прочих назидательных мероприятиях, ставших особенно грустными для всех, кто чувствовал себя дичью, раздавали утренние и вечерние выпуски «Общей газеты». Ничего особенно интересного для него там не было: разве что список мест, в которых положено быть. Теперь приверженцы чистой науки выпускали какой-то свой листок, где сверху стоял витиеватый синий оттиск:

«Империя дала тебе жизнь. Никогда не забывай этого!»

Солнце было в самом зените, а они стояли над развалинами арки.

Место оказалось в точности таким, каким его представляла Сэиланн. По бокам от огромного плоского камня, занесенного песком, были остатки двух стен, а рядом – еще. Под камнем была пустота, уходящая глубоко вниз. Она закрыла глаза и представила, каким было погребенное здание – от большого подземного купола над великим камнем, на котором разжигался огонь, до входа с его ступенями, расходившимися полукругом.

– Здесь – сказала она. – Отдохните и начнете копать, чтобы я могла войти. Дальше я пройду сама, но начать должны вы.

Пройти вниз она смогла только через несколько мерок. Все было не так просто – эти люди уже раскапывали раньше разрушенные здания и знали, что и через какое время может обвалиться, а богиня, увы, могла только сдвинуть камни и песок, а не мгновенно перенять чужой опыт. Но из подземелья она вышла сама, оставив пока нерасчищенным подземный лабиринт, и вынесла оттуда большой прозрачный кристалл, который нужно было хранить при себе, как великую драгоценность. Он и был драгоценностью – вся память о сэи, зажигавших здесь огонь, осталась в нем.

Великий камень, тот, на котором разжигали огонь, никуда двигаться не захотел. На нем держалась вся постройка, изъеденная трещинами, и даже нерушимая скала, в которой были вырублены самые давние пещеры, зависела от него.

К вечеру было что-то сделано. Сэиланн присвистнула сквозь зубы и объявила ночлег.

Теперь они нашли такую стоянку, на которой можно было оставаться надолго. Очень надолго.

Тайлем сидел с богиней в ее шатре, потому что она устала, и рассказывал ей, как живут благородные, потому что ей было интересно. Никаких других причин для действий, кроме «интересно» и «нужно», богиня не признавала. За два года Тайлем уже начал к этому привыкать.

– Почему высоким господам нужно строить башни? – спрашивала сэи, рисуя палочкой на полу.

– Потому что туда может ударить молния. Тогда тот, к кому придет молния, станет избранником твоего супруга, богиня.

– Уж точно не моим – фыркнула Сэиланн. – Кто может быть таким дураком, чтобы специально желать быть убитым молнией?

– Тот, кто хочет видеть тебя вживую… – вздохнул Тайлем. – А еще тот, кто желает, чтобы его считали равным богам.

Сэиланн почувствовала неловкость и перевела разговор на другую тему, чего никогда не сделала бы даже с Эммале.

– Откуда ты пришел в столицу, когда был молод? Ты шел с караваном? – она явно не представляла себе, как еще можно путешествовать, если не с караваном.

– Меня туда прислали с посольством моего отца. – Он вздохнул, потому что уже когда-то объяснял ей это. – Исх всегда отличался хорошими механиками. Если бы вышло тогда поехать на тех диковинных машинах, которые у нас в то время бегали по улицам… Но их быстро запретили, и нас везли ездовые змеи, как любое важное посольство. Мы останавливались не на постоялых дворах, а в отдельных домах на дороге, где отдыхают в пути высокородные. Ты же знаешь, кто я? – улыбнулся Тайлем. – Я – «зеленый человек», я из сердца Исха.

– Исх – это там, где я жила до того?

У нее в голове по-прежнему путались взрослые понятия. Если дело было не срочное, то бесполезно было объяснять, не имея под рукой карты. Гениальная хозяйка совета, Сэиланн могла заблудиться, задумавшись, в двух мерках от лагеря и порой забывала простейшие вещи… Тайлем вздохнул.

– Нет, нет. Марисхе – это столица Исха, болотной страны, а ты родилась недалеко от пустыни, там почти нет Исха. Там до ближайшего леса мерить – не перемерить, как здесь говорят. А я сам, можно сказать, исхере. У меня там много друзей, которых я давно не видел.

Тайлем вздохнул, вспоминая низкий – в три этажа, не больше – каменный дом, ничем не похожий на обычные башни высокородных, вьющуюся по решеткам зелень, отца, многочисленных слуг, мать и то, как он однажды отбыл ко двору – это должны были делать все старшие дети, если они были благородного происхождения.

– Лучше бы отец оставил меня дома – искренне признался он. – И не отправлял никуда и никогда. Я бы и там мог пригодиться.

– А храм твоего бога – в самом сердце страны?