Была организована кампания, предназначенная стереть с лица земли доброе имя экс-президента, в надежде, что народ перестанет его оплакивать. Его дом был открыт для широкого доступа, и публика получила возможность посетить «дворец диктатора». Можно было заглянуть внутрь шкафов и удивиться количеству и качеству его замшевых пиджаков, осмотреть ящики, порыться в кладовой, чтобы наткнуться на кубинский ром и мешок сахара, которые там хранились. Появился грубо сработанный фотомонтаж, где бывший Президент был снят в одеждах Вакха с виноградной гирляндой на голове, в окружении пляшущих матрон и атлетов мужского пола, во время вечной оргии, чему никто, даже сенатор Труэба, не поверил. «Это уж слишком, тут они хватили через край», — пробормотал он, когда увидел фотографии.

Одним росчерком пера военные изменили мировую историю, убрали отдельные эпизоды, неуместную идеологию и неугодных режиму лиц. Переделали карты, готовы были север переместить на юг, где находилась благословенная страна, и, мимоходом, окрасили берлинской лазурью обширные берега территориальных вод вплоть до границ Азии и Африки, овладев, в книгах по географии, далекими землями и безнаказанно обозначив границы, чем напугали братские народы. Те потеряли терпение, закричали об этом в Организации Объединенных Наций и стали угрожать, что двинут танки и пошлют истребители. Цензура, которая взялась на первых порах исключительно за средства массовой информации, очень скоро простерла свои руки к школьным учебникам, песням, сюжетам кинокартин и частным разговорам. Появились запрещенные военным указом слова, как, например, слово «товарищ» и другие, которые не произносили из осторожности, несмотря на то, что никакой приказ не изымал их из словарей, такие как «свобода», «справедливость» и «профсоюзы». Альба спрашивала себя, откуда в стране появилось за одну ночь столько фашистов, ведь в течение долгих лет о них не было слышно, за исключением нескольких экстремистов во время войны, которые из обезьянничанья носили черные рубашки и дефилировали с поднятой рукой под хохот и свист прохожих, не играя сколько-нибудь важной роли в жизни отечества. Также трудно было объяснить состав Вооруженных сил, которые в большинстве своем пополнялись из среднего класса и из среды рабочих, которые исторически были ближе к левым силам, чем к правому крылу. Она не поняла, что война — это высшее искусство для военных, их звездный час, их голубая мечта. Не для того они существуют, чтобы спокойно и счастливо жить в этом мире. Путч дал им возможность осуществить го, чему их учили в казармах, — слепому подчинению, владению оружием и прочим искусствам, которые могут применить вояки, если молчат их совесть и сердца.

Альба оставила учебу, потому что философский факультет, как и многие другие, воспитывающие умение мыслить, был закрыт. Музыкой она тоже перестала заниматься, ей казалось нелепым и легкомысленным играть на виолончели в это жестокое время. Многие преподаватели были уволены, арестованы или уничтожены в соответствии с черным списком, которым пользовалась политическая полиция. Себастьяна Гомеса убили при первой же облаве, а донесли на него его собственные ученики. Университет наполнился шпионами.

Крупная буржуазия и правые из среды экономистов, участвовавшие в подготовке военного мятежа, пребывали в состоянии эйфории. Поначалу они немного испугались, увидев последствия переворота, потому что им еще никогда не приходилось жить при диктатуре и они не знали, что это такое. Они считали, что потеря демократии — явление преходящее и что какое-то время можно обходиться без личных и коллективных свобод, при условии, что нынешний режим станет уважать свободу предпринимателей. Для них не имело значения, что страна утратила свой авторитет в мировом сообществе, и это ставило ее в один ряд с другими местными тираниями, ведь это казалось им невысокой платой за свержение марксизма. Когда в страну потекли иностранные капиталы и увеличились банковские вложения, это с легкостью приписали стабильности нового режима, не обращая внимания на то, что за каждый песо, который поступал, увозили два в качестве процентов.

Когда прекратили работу почти все национальные промышленные предприятия и сократилось число коммерсантов, уничтоженных обильным импортом товаров потребления, стали утверждать, что бразильские плиты, тайваньские ткани и японские мотоциклы гораздо лучше всего, что когда-либо производилось в стране. Только после того, как вернули шахты на концессию североамериканцам через три года после национализации, некоторые лица подняли голос, заявив, что это равносильно тому, что подарить страну, завернув ее в целлофан. Но когда начали передавать в руки прежних хозяев земли, поделенные согласно аграрной реформе, правые успокоились: все возвращается к старым добрым временам. Ока убедились, что только диктатура обладала реальной силой и ни перед кем не отчитывалась, гарантируя их привилегии, и перестали говорить о политике, согласившись с тем, что в их руках останется экономика, а военные поделят власть. Единственное занятие крупных собственников состояло в том, чтобы давать советы по выработке очередных указов и новых законов. За несколько дней были упразднены профсоюзы, чьих руководителей арестовали или убили, а политические партии объявили распущенными на неопределенное время, как и все организации трудящихся и студентов. Гражданам было запрещено собираться вместе. Единственным местом, где люди могли встречаться, была церковь, так что вскоре религия стала модой, а священникам и монахиням пришлось отложить свои духовные занятия, чтобы прийти на помощь земным нуждам этого заблудшего стада. Правительство и предприниматели стали рассматривать их как потенциальных врагов, а некоторые даже мечтали решить проблему с помощью убийства кардинала, поскольку Папа Римский отказался снять его с поста и отправить в приют для умалишенных монахов.

Большая часть среднего класса приветствовала путч, ибо это означало возвращение к порядку, соблюдению обычаев, к юбкам у женщин и короткой стрижке у мужчин, правда, вскоре они стали страдать от высоких цен и отсутствия работы. Заработной платы не хватало даже на еду. Во всех семьях оказался кто-либо, кого пришлось оплакивать, и почти никто не верил, как это было вначале, что несчастный арестован, мертв или выслан потому, что он того заслуживал. Невозможно стало отрицать и применение пыток.

В то время как процветали блестящие торговые заведения, новомодные финансовые предприятия, экзотические рестораны и конторы по импорту, в воротах фабрик стояли очереди безработных в надежде получить работу хотя бы на один день. Рабочие руки были низведены до уровня рабства, и хозяева могли, впервые за долгие десятилетия, уволить работника по собственной прихоти, без компенсации, или арестовать в случае малейшего неповиновения.

В первые месяцы сенатор Труэба разделял политику приспособления представителей своего класса. Он был убежден, что период диктатуры необходим. Сенатор стал одним из первых землевладельцев, кто вернул обратно свою собственность. Он получил Лас Трес Мариас в руинах, но полностью, до последнего квадратного метра. Почти два года Эстебан Труэба ждал этого момента, пережевывая горькую жвачку своего гнева. Не надеясь на возврат земли, он дважды отправлялся в деревню с полудюжиной наемных убийц и сполна отомстил крестьянам, которые осмелились бросить ему вызов и лишить собственности.