От кого? Он мог узнать об этом только от Агнес, и Фрази это прекрасно известно. Ну а сообщить ему об этом Агнес могла только в постели…

Араго бросило в жар, стоило только представить, что произойдет, если он сейчас выскажет свою догадку! Фрази мигом догадается, что предшествовало откровенности Агнес. Базиль, который востер не по годам, тоже все поймет. Да разве можно Араго так унизиться в их глазах, а главное, унизить и оскорбить Фрази, напомнив ей о тех своих грехах, которые она так великодушно отпустила, признавшись ему в своей неизбывной любви? Заговори Араго об этих злосчастных карманах, Фрази сразу вспомнит ехидство Поццо ди Борго: «Nomen illis legio!» Что сделает с ее сердцем это воспоминание? А ведь Араго осмеливался ревновать ее к совершенно мифическому «паршивцу Габриэлю»!

Что делать? Сказать ничего нельзя. Но и не сказать нельзя, время летит! «Боже, помоги!» – взмолился Араго так страстно, как, может быть, никогда ни о чем не молил, даже о спасении собственной жизни… хотя об этом он совершенно точно никогда и никого, даже Бога, не молил.

И вдруг…

– Я знаю! – радостно воскликнула Фрази. – Однажды видела, как Агнес пришивала к юбке графини глубокие внутренние карманы. Я не могла сообразить, зачем ей это вдруг понадобилось, но решила, что там будут храниться драгоценности. А теперь поняла, для чего они предназначались. Все эти документы графиня всегда носит на себе!

– Шуэт![200] – выдохнул ошеломленный Базиль. – Вот уж воистину крепкий ящик!

– Ну и ну! – выдавил Араго, силясь казаться таким же ошеломленным, а сам в это время думал лишь о том, что добрая судьба, которая – как женщина! – всегда относилась к нему настолько благосклонно, что он мог считать себя одним из ее любимцев, снова пришла на помощь и сберегла его репутацию в глазах Фрази.

Араго был в эту минуту счастлив, как нашкодивший школяр, чьи довольно опасные шалости остались неведомы учителю. На радостях он даже забыл, что у него еще нет никакого плана, как добраться до этих пресловутых карманов. Но верил, что и тут удача ему не изменит, он что-нибудь придумает…

– Я придумала! – воскликнула вдруг Фрази. – Я знаю, что мы должны сделать! Только сначала мне нужно забраться в мой старый дом и переодеться.

– Люсиль, ты что, оглохла? – раздался пронзительный голос. – Стучат в ворота! Да еще как стучат! Отопри!

Молоденькая служанка, которую взяли в серый особняк всего несколько дней назад, но которая уже подумывала о том, как бы сбежать отсюда, ибо была совершенно ошарашена свалившимся на нее количеством работы и беспрестанными приставаниями мужчин, говоривших между собой на каком-то шипящем наречии и носивших бордовые четырехугольные шапки, отошла от лохани с немытой посудой, вытерла руки о грязный передник и побрела к воротам. «Неужели паны уже вернулись? – подумала она почти с ужасом о тех, кто жили в особняке и два-три часа уехали, вернее, умчались куда-то как сумасшедшие. – Вернулись и опять заставят меня варить им эту ужасную каву?! Как же я не слышала стук в ворота? Хотя эти две пани так орут друг на друга, что оглохнуть можно!»

Люсиль на всякий случай уже выучила несколько польских слов, однако все чаще думала, что вполне обошлась бы и без них.

Девушка опасливо подошла к воротам, заложенным изнутри скобой, и, привстав на цыпочки, заглянула за кованые прутья, венчавшие створки. Заглянула – и сначала облегченно вздохнула, а потом тихонько хихикнула. Облегченно вздохнула потому, что панов не было и в помине, а сдержать смех при виде очень странной особы, которая стояла перед воротами, держа в поводу мышастого конька, было совершенно невозможно!

Платье незнакомки аккуратностью и щегольством отнюдь не отличалось, а имело такой вид, будто провисело в шкафу последние лет двадцать и было извлечено оттуда в память о временах наполеоновской империи, когда дамы еще носили перехваченные под грудью и слегка расширенные внизу платья à la grecque[201]. Потом они надели слегка укороченные, чтобы открыть изящные щиколотки и красивые туфельки, наряды, которые туго обтягивали талию, подчеркивая ее пышными юбками, расширенными множеством нижних. Надели – и не собирались возвращаться к прошлому. Но мало того что платье незваной гостьи было безнадежно старомодным – голова ее оказалась упрятана в ужасный полинялый капор с длинными суженными полями, отчего головной убор напоминал довольно глубокую и узкую воронку, разглядеть в которой лицо гостьи было почти невозможно.

– Что вам угодно? – пренебрежительно спросила Люсиль.

– Я бы хотела поговорить с ее сиятельством, – взволнованно сообщила посетительница.

«Фу-ты ну-ты, она бы хотела!» – презрительно подумала Люсиль, однако вслух сообщила, что графиня никого не принимает, потому что отдыхает.

В эту самую минуту, опровергая ее ложь, из распахнутого окна бельэтажа донеслись сердитые голоса и в нем появились две дамы: одна, сдобненькая и светловолосая, с несчастным выражением хорошенького личика, одетая в пышное розовое платье; другая с очень красивым, хотя и искаженным злостью лицом, черноволосая и черноглазая, в развевающемся черном пеньюаре. Она шипела что-то яростное и неразборчивое. Впрочем, неразборчивыми ее слова остались только для Люсиль, которая, повторимся, выучила лишь несколько польских слов, а вот незваная гостья, стоявшая у ворот, отлично знала этот язык. Черноволосая красавица гнала даму в розовом навестить Агнес (молодая женщина с трудом подавила усмешку при звуке этого имени) и хорошенько позаботиться о ней, потому что, если та разболеется всерьез, хозяйка особняка останется без новых нарядов, да и починить старые будет некому.

– Ты будешь для меня шить, что ли, Фружа? – ехидно вопрошала черноволосая. – Да ты даже крючка застегнуть не можешь! Живешь дармоедкой, только и знаешь, что сплетничаешь обо мне! Сделай хоть что-то полезное. Немедленно ступай к Агнес, поняла?!

– Могу я хотя бы нанять фиакр? – всхлипнула Фружа Ревиаль, ибо это была она. В ответ черноволосая красавица (графиня Стефания Каньская собственной персоной) разразилась такими словами, какие можно услышать разве что от самых отпетых збродняшей[202].

– Здесь ходу два шага, если через садовую калитку пройдешь! Только не забудь закрыть ее за собой на замок и ключ не потеряй, растяпа! – добавила она напоследок.

Тут взгляд прекрасных черных глаз скользнул за окно, и Стефания наконец-то заметила стоявшую за воротами особу в уморительном капоре и нелепом платье.

– Цо за страшидло![203] – расхохоталась графиня и отвернулась было от окна, как вдруг «страшидло» замахало рукой и пронзительно закричало: