удивление, задумчивость, а потом и страх, который сопровождался театральным вскриком, очевидно означавшим крайнюю степень ужаса. Тело цыганки стали сотрясать конвульсии и судороги, глаза закатились, давая понять присутствующим, что гадалка наконец вошла в экстатическое состояние.

– Вижу… – мрачным голосом сообщила она и сразу же перестала трястись. – Вижу бога войны… Он покидает этот мир… ужасно… Вижу тень… Она черна как ночь… Тень… Осталось сто тридцать шагов… Мрак… Больше ничего не вижу… Бог войны исчез…

Барон несколько раз утвердительно кивнул, после чего в задумчивости опустил голову. Цыганка упала навзничь, довольно аккуратно раскинув в стороны руки, и застыла в глубоком обмороке. Глаза ее были теперь закрыты, но в какой-то момент дернулось веко, и я заметил мгновенный блеск зрачка, направленного в нашу сторону. Жамболон выметнулся из своего гнезда у дверей, взял цыганку под мышки и без особых усилий выволок ее наружу.

Унгерн тоже вскочил на ноги, стал ходить вокруг жаровни, искоса поглядывая на разбросанные у костра птичьи кости. Затем так же неожиданно остановился и заговорил:

– Я умру! Теперь это ясно наверняка… Но уже не важно… Дело начато, и оно не погибнет… Я предвижу, как оно будет продвигаться. Потомки Чингисхана разбужены. Теперь невозможно погасить огонь в сердцах монголов! В Азии возникнет великое государство от берегов Тихого и Индийского океанов до самой Волги. Мудрая религия Будды распространится на северные и западные территории. Дух победит! Родится новый вождь – сильнее и решительнее Чингисхана, умнее и милостивее Бабура… Он будет крепко держать власть в своих могучих руках до того счастливого дня, пока из своей подземной столицы не поднимется царь мира. России нужно смыть с себя грех революции, очиститься кровью и смертью, а все признавшие коммунизм должны быть истреблены, им суждено исчезнуть под обломками империи, которая возродится уже без них.

Оссендовский отчаянно строчил в блокноте, лицо его исказила бессмысленная улыбка, от напряжения он даже высунул кончик языка, отчего вид его стал еще более нелепым. Барон выдержал положенную продолжительную паузу, дав возможность поляку записать все полностью, после чего, скрестив на груди руки и приняв горделивую позу трагического поэта, промолвил:

– Мне пора! Я оставляю Ургу завтра же!

Оссендовский и я поднялись со своих мест. Вдруг барон крепко пожал нам руки и добавил:

– Прощайте навеки! Пусть я умру ужасной смертью, но прежде устрою такую бойню, какой мир еще не видывал, – прольется море крови.

– Барон, а вы обещали, что поможете мне выбраться из столицы. Помните?! Я ведь должен попасть в Пекин… – пролепетал растерянный и перепуганный Оссендовский.

– Жамболон, подготовь отъезд господина Оссендовского. Дай ему денег, проводника и сопровождающих до Калгана, «ургу» для поездки я уже подписал. – Дедушка отвернулся от присутствующих, стараясь усилить драматизм, который чуть было не нарушил своими низменными репликами этот жалкий поляк.

Жамболон без слов вытолкал Оссендовского за двери и больше в юрту не вернулся. Я решил тоже потихоньку покинуть барона, чтобы не нарушать его горестных раздумий, сделал несколько осторожных шагов к выходу и внезапно был остановлен властным голосом генерала:

– А ты куда засобирался, Ивановский? – В голосе Унгерна не было никакого драматизма. Барон развернулся ко мне, неожиданно улыбнулся, предложил присесть и хитро подмигнул. – Как тебе спектакль?

– Несколько наигранно вышло, слишком много пафоса, на мой вкус. – Я старался понять, что происходит, но пока не мог.

– Для Оссендовского сойдет! Он такую театральность с заламыванием рук очень высоко ценит… С шаманами и цыганкой, на мой взгляд, удачно получилось…

– Цыганка меня не убедила совсем, она палку с кривлянием этим перегнула. Думаю, нужно было получше все отрепетировать, если вы хотели произвести на Оссендовского глубокое впечатление…

– Кривлянием? – Дедушка загадочно улыбнулся. – Ивановский, тут не было кривляния вовсе. Она правду сказала, да и шаманы тоже. Я скоро покину этот мир, тут нет совершенно никаких сомнений…

– Вы ей поверили? – Я был удивлен и окончательно сбит с толку.

– Ну разумеется, поверил! Зачем мне было вызывать предсказателей, если бы после их слов я мог на свой вкус выбирать, во что мне верить, а что с негодованием отвергнуть, обозвав враньем. Я остаюсь честен с собой и другими даже на пороге скорой смерти, которая скачет ко мне с далекого севера, стремительно сокращая расстояние… Хочешь гашишу?

Я утвердительно кивнул.

До вывода войск из Урги в поход оставалось всего несколько часов. Я держал в руках развернутый бумажный конвертик с порошком темулина и пытался решить, какое количество принимать в этих условиях. Рерих рекомендовал разделить содержимое на несколько приемов, чтобы добиться выразительной симптоматики и создать видимость прогрессирующего заболевания в течение пары дней… У меня двух дней не было. Не давая себе опомниться, я высыпал весь порошок в рот, запил специально приготовленным для этого чаем, смял пустой конвертик и бросил его в сторону. Некоторое время я прислушивался к своим ощущениям, не замечая никаких видимых изменений.

– Пришел в себя! Позовите Клингенберга скорее! – Женский голос звучал приятно, но испуганно.

Перед глазами плыли разноцветные пятна, и очень сильно хотелось пить. Я чувствовал тяжесть во всем теле, не мог двигаться, и мысль, вялая и беспредметная, вертелась в голове, не позволяя сформироваться во что-то выразительное и внятное. Клингенберг… Что-то далекое и едва знакомое…

Щебетание птиц за окном было таким громким, что вызывало непреодолимое желание встать с лазаретной койки и, сбросив на пол жаркое одеяло, выбежать к солнцу. На краю кровати сидел Войцехович. Поверх его синего тарлыка был накинут белый халат. Он рассказывал мне о том, как я провалялся несколько дней в бреду, поведал в красках, как триумфальным шествием выдвигались из города колонны унгерновских войск, описывал погромы, аресты и казни, которые сразу после отъезда барона учинил в городе Сипайло, упомянул о славном Жамболоне, положившем конец кровопролитию и усмирившем опьяненного вседозволенностью Макарку Душегуба.

– Леня, ты мне все это рассказываешь уже по третьему кругу… – Меня подташнивало, и голова кружилась от резких движений. – Скажи лучше, когда мне разрешат ходить? Мне пора приступить к своим обязанностям!

– Что вы, Кирилл Иванович! Клингенберг запретил вам двигаться, вы чудом избежали смерти, у вас был страшный жар, который не удавалось никак сбить, вы двое суток были на перепутье между смертью и жизнью. Прошу вас, полежите спокойно, хотите, я открою шире окна? Теперь в лазарете все равно никого нет, думаю, доктор меня не накажет…

Войцехович открыл настежь окна, и с улицы в душное, натопленное помещение ворвался свежий ветер, несущий с собой запах степных трав, веселые птичьи трели, ржание лошадей. Ощущение жизни наполнило унылые стены