— Нарушаете правила конспирации, господин жандарм. Смотрите, сколько свидетелей нашего разговора. Стоит кому-нибудь из них проговориться, и наше возможное сотрудничество потеряет всякий смысл. Не так ли, Ильин? На вашем лице прямо-таки вопиет страдание за несовершенство рода человеческого. Но тут уж ничего не поделаешь. Ни-че-го! Что есть, то есть. Других даже в ближайшее тысячелетие не предвидится. И очень даже хорошо, что не предвидится.

— Хорошо? — с каким-то болезненным удивлением переспросил Ильин.

— Не понимаешь, Исусик доморощенный? Все просто, как два пальца, которыми то и дело крестится этот несовершеннолетний дурачок. Если все будут хорошими, добрыми и честными, человечество так и останется медленно загнивать в вонючей блевотине всепрощения. Сладкий сон, золотая мечта размягченных мозгов бюргеров, которые больше всего на свете боятся движения, борьбы, крови. Да если бы не было войн и революций, мы бы до сих пор жили бы в пещерах и молились на луну или безносую каменную бабу. Прогресс человеческого общества, как вам ни противно будет это услышать, происходит от его несовершенства. Подлецы, предатели, завистники, воры, убийцы, сотрясатели основ вынуждают жалких людишек хвататься за вилы и топоры, за револьверы и бомбы, изобретать динамит, строить виселицы и гильотины. Когда их основательно припекает, они начинают искать выход, чтобы изменить невыгодные для них обстоятельства. И вольно или невольно, шаг за шагом продвигаются вперед. В этом смысл человеческого существования! И никакому вашему Христу его не изменить.

— Оригинально. Воры и подлецы в роли спасителей человечества, — хмыкнул ротмистр, поднимаясь. — Представляю, каким будет будущее мироустройство, если им займутся вам подобные. Уж лучше Страшный суд.

— А это и будет самый настоящий страшный суд! — закричал Зельдович в спину отвернувшемуся ротмистру. Судя по всему, от запредельной усталости и всего перенесенного за последние дни он потерял всякое ощущение реальности. Привыкший ораторствовать перед внимательным кружком единомышленников, забыл, где находится, с кем и почему начал этот разговор, и теперь истерически озвучивал самые сокровенные свои размышления, окончательно укрепившиеся в нем за время последних событий и двухнедельных скитаний по так ужаснувшему его беспредельному пространству тайги.

— И срок его уже сегодня, сейчас! Нельзя откладывать! Все сгодится! Все и всё! Лишь бы скорее. Проснетесь утром, а оно уже свершилось. Раз и навсегда! Все старое в огонь, в пропасть, на дно! Заря нового мира должна быть чистой и яркой!

— Позвольте только поинтересоваться, — с делано-скучающим выражением лица и голоса спросил ротмистр. — Насколько я вас понял, придется основательно-таки потрудиться, стирая с лица земли тех, кто так вам ненавистен: миллионы и миллионы несогласных с вами людей. Многотрудная работа, Зельдович. Хватит ли динамиту и виселиц? За ночь, пожалуй, и не управиться. Достанет ли у вас палачей на такой поворот событий? Или вы еще не задумывались над подобными мелочами?

— Ха-ха, и еще раз ха! — Попытка улыбки исказила распухшее лицо Зельдовича гримасой невольной боли. — Вы же неглупый человек, ротмистр. Главное — только начать, столкнуть камешек. Я, когда шел за вами, поскользнулся на осыпи. Камешек из-под ноги покатился, а несколько секунд спустя за ним уже неслась лавина, сметая все на своем пути. Все и всех. Постигаете? Достаточно умно брошенного камешка — и в живых останется лишь тот, кто это камешек столкнул.

— Он сошел с ума, — шепнул Ильин ротмистру.

— Не исключаю. Случается, знаете ли. От излишнего пребывания с собственным одиночеством. Особенно в таких местах, как эти. Чтобы не раствориться в них окончательно, отдельная личность просто обязана сойти с ума. У вашего знакомца явная мания величия с геростратовским уклоном.

— Он сильный человек, — задумчиво и не очень уверенно, оглянувшись на снова принявшегося за еду Зельдовича, пробормотал Ильин. — Был, во всяком случае…

— Я уже рассказывал Александру Вениаминовичу… Два года назад задержали мы одного беглого. Вернее, сам объявился. Добирался сюда чуть ли не с Сахалина. Хорошо добирался, удачно. Пока не понесла его нелегкая зачем-то через эти места. Не то путь хотел сократить, среди старательской шпаны затеряться, не то от погони оторваться решил. Слава о нем страшная шла. Душегуб безжалостный и безоглядный. Обложили его у Баргузина, так он на Угрюм свернул, напрямик через здешние хребты пошел. Когда его привели на допрос, этот здоровенный зверюга, способный ударом кулака медведя уложить, оглянуться боялся, от каждой тени шарахался, ползал в ногах у нашего попика, просил отпустить ему грехи вольные и невольные. Говорил, видения ему в пути являлись. А что за видения, так толком и не сказал. Не доглядели — повесился. Полагаю, не выдержал своего ничтожества перед таким величием. Видите эти звезды? Там внизу не ощущаешь, а здесь — вселенная. Рядом. Перед ней даже страшный суд товарища Зельдовича — миг, мираж. Вспыхнул и погас. Если это почувствовал даже каторжник, почему бы не сойти с ума этому экс-революционеру?

— Почему «экс»?

— Потому, что если он не станет пациентом сумасшедшего дома — вы, кажется, это предполагали? — то окажется либо моим послушным осведомителем, либо жертвой своих же товарищей по классовой борьбе. Согласитесь, и то, и другое, и третье имеет полное право на приставку «экс» по отношению к его прежнему занятию.

— Жестокий выбор.

— Нам бы он вообще никакого выбора не оставил.

— Признаюсь, все последние дни живу с ощущением, что все происходящее с нами происходит не потому, что должно произойти, а потому, что не должно, но все-таки происходит. Я, наверное, не очень вразумительно выразил свою мысль, но мне почему-то кажется именно так. Например, это появление Якова. Невозможно, бред какой-то. Хотя, если честно, я рад, что он остался жив.

— Не разделяю вашей радости.

— Это было ужасно — оставить его там, связанного, беспомощного.

— Чувствовали себя виноватым?

— В какой-то мере. Вижу, что не одобряете.

— Вот именно. Думаю, что мы еще не раз пожалеем, что он не остался там навсегда. Насчет же того, что все, что происходит с нами, не должно происходить… Начиная с самой затеи… Пожалуй, соглашусь. А еще идти и идти.

— Дойдем. Обязательно дойдем.

— На чем зиждется ваш оптимизм?

— От преследователей избавились, перевал отыскали. Завтра с утра пораньше с Никитой зарисуем хотя бы начерно всю эту окрестность. Надо придумать парочку-другую названий местным достопримечательностям для будущей ориентировки.

— Назовите этот