что с Любашей все в порядке. «Это теперь уже другое дело, господа-товарищи. Вы мне не только руки-ноги развязали. Вы мне теперь полную свободу действий предоставили. Надо только разузнать побольше, какого им хрена от меня надо?»

Тошнота не проходила, голова раскалывалась от боли, и в полном несогласии с таким состоянием необычайно обострились все чувства — слух, обоняние, ощущение каждой клеточки постепенно наливающегося силой тела. Вот только зрение подвело — перед глазами все еще плыло и двоилось. Ориентироваться в тесном пространстве вертолета, кто есть кто и кто где, было пока трудновато. Приходилось определяться по звуку.

— Хлебни! — прямо к его лицу протянул фляжку Проценко.

Василий зашарил рукой мимо фляжки, сжал пальцами пустоту. Потом, утрируя свой промах, снова зашарил перед собой, пока не наткнулся на фляжку тыльной стороной ладони.

— Он теперь, шеф, рот свой не найдет. Зря ценный продукт израсходуете, — воспрянул духом скисший было охотник на тигра.

Но Василий уже уцепил фляжку, хотя ко рту пока не тянул, держал в опущенной руке, словно без сил.

— Понимаешь хоть, где ты и кто мы? — склонившись к Василию, прокричал Проценко.

— «Не реагируй!» — приказал себе Василий и неожиданно для окружающих поднял голову и улыбнулся, вспомнив рассказ про находившегося в кайфе тигра.

Эта улыбка почему-то сразу всех успокоила и даже развеселила.

— Как из бяки сделать каку, Чтобы все сложилось в цвет? Приходите, есть рецепт, —

дурашливо ухмыляясь, продекламировал Домнич и подмигнул Федьке Оборотову: — Федька, наливай! Чтобы Василию Михайловичу одному не скучно было опохмеляться. Мизансцена убойной силы — пьем на брудершафт с главным противником благополучного финала.

Федька с готовностью выудил откуда-то бутылку, но споткнулся о суровый взгляд Шабалина.

— Загодя похваляться — без штанов остаться. У него теперь, может, вовсе память отшибло. Не то что верхонку, самого себя в тайге не сыщет.

У Василия даже дыхание перехватило. Про верхонку, кроме матери, Виталия и Мишки, никто не знал.

«Теперь-то уж без вариантов, откуда гнилым душком тянет. Заложил брательник ради собственной спокойной жизни. Да только не будет она у него спокойной, нипочем не будет. Теперь ясно, за какой нуждой они меня приловили. Ладно, будем посмотреть, чем дело кончится, чем сердце успокоится».

Василий, сделав вид, что хочет подняться, неловко завалился набок, не выпуская, впрочем, проценковскую фляжку. Лежа, не отвинтив крышку, попытался сделать глоток. Проценко наклонился к нему, забрал фляжку и, подав руку, помог подняться.

— Подвинься! — приказал сидящему рядом Домничу.

Василий тяжело плюхнулся на освободившееся место и извиняюще улыбнулся сидящему напротив Шабалину.

— Говорил тебе: приходи, по-хорошему все сладим. Так на подвиги дурака потянуло. Кому лучше от этого получилось? Смотреть тошно. Тьфу! — громко, как несмышленышу, прокричал Шабалин, глядя на по-прежнему улыбающегося Василия.

— Между прочим, правильно говорит старик, — с неожиданным напором, словно отыскав в словах Шабалина заинтересовавшую его тему, обращаясь ко всем находившимся в вертолете, громко заговорил Проценко. — Именно по-хорошему! По-умному, по-хорошему, без ущерба для каждой из сторон. Всегда можно договориться, если внимательно подумать над происходящим. А как только мы начинаем толкаться, мешать друг другу, тогда и начинаются неприятности. Зачем, спрашивается, стрелять, поджигать дома, угрожать? Всегда можно найти выход даже из самого трудного положения. Согласен? — обратился он к Василию.

Василий согласно кивнул и потянул фляжку из рук Проценко. Тот сам отвернул пробку и лишь после этого уступил фляжку. Василий сделал большой глоток и закашлялся, всем своим видом показывая, что ему стало хуже. Проценко несколько раз сильно ударил его по спине и продолжил свои рассуждения, адресуясь теперь почему-то к недовольно скривившемуся Домничу, о колено которого одной рукой оперся Василий.

— Все ваши прежние внутренние разногласия, если хорошенько подумать, яйца выеденного не стоят. Живете на отшибе, все всё друг о друге знаете. Тайга большая, места каждому на его век с лихвой хватит. Спрашивается, зачем толкаться?

— Не согласен, — сказал Домнич и столкнул руку Василия со своего колена. — Существует либретто, роли расписаны, идет репетиция. Так нет, появляется какой-то козел и начинает кукарекать. Все, пипец! Никакого нормального произведения искусства мы уже не имеем. Имеем полный бардак. Поэтому, как режиссер, я вынужден принимать меры.

— Козлы не кукарекают, — с трудом выговорил Василий.

— Правильно, — поддержал его Проценко. — А ты не режиссер. И никогда им не будешь, если не научишься правильно ориентироваться в обстоятельствах.

— У верхогляда завсегда ноги болят, — вмешался Шабалин.

— Не понял, батец, — вскинулся Домнич. — Что имеется в виду?

— Спотыкается часто, — объяснил Шабалин. И добавил: — На одном гвозде все не повесишь.

— Я на ваш народный фольклор давно уже все повесил и думать позабыл, — огрызнулся Домнич. — Еще будем посмотреть, что у нас из этой трагикомедии получится. Слишком большой список действующих лиц. В том числе нежелательных, — покосился он в сторону спящего Чикина и снова оттолкнул руку опершегося на его колено Василия…

— Давай без нервов! — посуровел голос Проценко. — Кто мне только что про закон тайги говорил? Идешь в тайгу на день — бери запас на неделю.

— А то и на две, — поддержал его Федька Оборотов.

— Как бы нам с этим запасом на первом повороте не загнуться, — проворчал Домнич.

— Что-то наш народный режиссер сегодня не в духе, — с явным неодобрением констатировал Проценко. — Заражает коллектив пессимизмом. Утром вроде все было наоборот.

— Творческое предчувствие, — все больше заводился Домнич. — Некоторым для понимания малодоступное.

— А ты не стесняйся, поделись, — выдержав паузу, попросил Проценко. — Оценим коллективно твое предчувствие. Сделаем совместные выводы. — Он даже наклонился, заглядывая в глаза Домничу. — Давай, давай, не стесняйся. Может, среди нас тоже творческие личности отыщутся.

— Козлы не кукарекают, — словно в забытьи, снова выдал Василий, и, воспользовавшись не то нырком, не то разворотом вертолета, сполз с сиденья на пол. Оттуда было легче дотянуться до зажатого между ног одного из проценковских боевиков «калаша», который он высмотрел, едва начав приходить в себя.

— Закукарекают, если жить хотят, — все больше заводился Домнич, раздраженный близостью освобожденного от пут Василия и