вздрогнула и решила вновь навестить брата. Разговор с Койлом подождёт. Всё это внезапно свалившееся на меня судопроизводство подождёт. Преступник не сбежит, а обвинитель не устроит самосуд — уж об этом-то я позаботилась, учитывая преданность стражи. Я имела право немного отвлечься от забот, расслабиться и уделить время семье.

Ведь не зря же леди Кристина говорила: нет ничего важнее семьи.

* * *

Следующим утром, поздним, колюче-прохладным и светлым исключительно по-зимнему, я отправилась в комнату Койла на самом верхнем этаже одной из башен. Точнее, не комнату, а темницу, пусть без решёток и крыс, без цепей и сырости, с кроватью вместо грязной соломы, с запасной одеждой и возможностью хотя бы умыться утром… Я не хотела держать благородного пленника в подземелье — хотя бы до тех пор, пока его вина не будет доказана безоговорочно.

Посетить его вечером предыдущего дня я не смогла: засиделась с Роэлем. Редко брат после окончания войны уделял мне столько внимания; он словно забыл о своей угрюмости и незаинтересованности окружающим миром и охотно принялся делиться со мной своими фантазиями об игрушках, рассказал об именах, которые придумал для деревянных рыцарей, а потом мы вместе собрали целый замок из деревянных кубиков. Я сидела на полу, на мягком тёплом ковре, и смеялась, когда маленький деревянный дракончик в ручке Роэля протаранил деревянную башенку замка и кубики посыпались на пол со стуком… Словно мне тоже было пять лет.

Тем же вечером ко мне снова заявился Вебер, но я лично выпроводила его прочь — очень уж хотелось спать.

А наутро я поняла, что закончилось моё детство, и та вчерашняя игра с Роэлем была прощальным подарком судьбы перед окончательным погружением в мир взрослых забот.

Я поправила тёплую пуховую шаль и вошла, кивнув охране.

Койл сидел на низкой лавке у окна и бездумно наблюдал за тем, как ветер разгоняет тучи прочь с неба. Я полагала, что метелей, снегопадов и морозов можно больше не ждать — приближалась весна, впереди — тепло, дожди, цветение и свежесть… А ещё грязь на дорогах, лужи от растаявшего снега и ливней и бесконечные заботы по этому поводу… Заботы, которые мне придётся взвалить на себя. Но я не боялась: избавиться от грязи на дорогах не так сложно, как приговорить человека к смерти.

— Хоть бы книг принесли, — фыркнул Койл, заметив меня, и мне не понравилось, что он не встал и не поклонился. — Это Вебер еле читает по слогам, а я книги вообще-то люблю… Да и подохнуть от скуки тут можно, если честно.

Я не знала, как реагировать на его слова. Он был пленником, а не гостем, никто его развлекать не обязан… Койл как будто нарочно провоцировал меня, нарочно раздражал, словно нарывался на смертный приговор.

Я сделала глубокий вдох, стараясь себя успокоить. Нужно быть беспристрастной.

— То, что сказал Вебер о вас, — это правда? — строго спросила я, проходя в глубь прохладной тёмной комнаты. На небольшом столе в углу стоял подсвечник с тремя свечами, но ни одна из них не горела.

— Смотря что, — пожал плечами Койл, не поворачиваясь лицом ко мне, и я не выдержала:

— Почему вы так ведёте себя со мной? Вы должны были встать и поклониться, а теперь — смотрите мне в глаза!

Сир Уилан как будто нехотя встал, неглубоко поклонился и посмотрел на меня выжидательно. Это мне тоже не понравилось.

— Я знаю, вы не воспринимаете меня всерьёз, — вздохнула я. — Я девушка, мне всего семнадцать, а моему брату вот-вот исполнится пять, и мы для вас — не авторитет. Но королевский закон даёт мне власть вершить правосудие, и я буду это делать как могу. Так что рассказывайте. Вы правда объединились с врагом, показали ему лёгкий путь до моего замка?

— Как я уже сказал, мне угрожали, — закатил глаза Койл — кажется, мои слова не произвели на него никакого впечатления, и он по-прежнему не считал меня в полной мере своей госпожой. — Если бы я этого не сделал — хейлинский ублюдок бы всю мою семью вырезал… Да и меня самого бы тоже не пожалел. — Он так спокойно, так ровно об этом говорит… Не врёт ли? Конечно, от шингстенцев следует ожидать чего угодно, и я готова была поверить в упомянутые Койлом угрозы, но его на удивление сухой тон мне не понравился. — Мне пришлось делать то, что он скажет, а Вебер… — Койл хмыкнул. — Я попал под раздачу раньше него, поэтому он отделался легко. И вы не посмеете меня обвинить в том, что я не выбрал героическую смерть! — вдруг повысил голос он, глаза его как-то нездорово загорелись, и я отпрянула.

«Может, леди Кристина бы посмела», — подумала я.

— Но вы простите меня, ваша светлость. — Койл будто опомнился, хотя ему следовало сказать это в самом начале, ещё вчера, прежде всяких оправданий и объяснений. — Умирать мне не хочется, но вы… решайте как знаете.

И он вновь отвернулся к окну.

В тот миг я ощутила в груди странный жар — а затем он подступил к глазам, и я догадалась: это слёзы. Неужели его слова так растрогали моё сердце? Я сама себя не понимала. Разум твердил, что Койл манипулирует моими чувствами и на самом деле вовсе не раскаивается, а сердце… Оно было объято тем странным жаром и требовало поверить в искренность Койла, признать, что он просит прощения от всей души… И правда, кому хочется умирать? Пусть даже героической смертью, после которой тебя будут помнить и воспевать веками? Ты-то уже будешь мёртв, тебе это нужно не будет…

Я сглотнула горький ком и, не сказав ни слова, выбежала прочь из комнаты.

Die Gerechtigkeit II

1395 год от Великого затмения, февраль — март

Так прошло несколько дней, в течение которых я раздумывала, раз за разом перечитывала статью из закона, боролась со сковавшей сердце жалостью, искала в длинных летописях и скучных хрониках подобные прецеденты… Вебер буквально преследовал меня, хотя я призывала его съездить домой, повидаться с семьёй и вернуться ко дню свадьбы — к двенадцатому дню месяца новаса[38]. Но он не слушал, всюду ходил за мной по пятам и настаивал: думать не о чем, Койл заслуживает смерти.

Да и закон и прецеденты из летописей говорили, что он прав… И лишь жалостливое, сострадательное моё сердце твердило, что не всё так просто. Ведь мой отец поступил почти так же, что же, я бы казнила своего отца? Разве я