– Перестань… Не до того. Представь, значит, теперь они будут мочить всех, кто им неугоден, полагая, будто это сойдет им с рук…

– Но ты же этого не допустишь? – спросила она. – Зачем ты это мне рассказываешь? Ах да, да… Надо с кем-то поделиться. Или посоветоваться. Но ведь не за этим же ты меня пригласил?

Он продолжал ходить по комнате, почти не слыша, о чем она говорила. Если они подслушивали в тот раз, как он только что догадался, то вполне могли подслушивать и сейчас… А значит, могли его выследить, следуя за ней. Ведь он им, тем, кто убил Женю Клейменову и бывшего писаря, уже опасен. Сейчас, по идее, они должны от него отделаться. И как можно скорее… И чтобы его труп никто не обнаружил. И продолжать стрелять, как бы продолжая его дело, но уже по своим целям. Вот что из этого получилось! Вот что значит – работать в одиночку. Вот что значит – не на кого положиться. Раньше он мог положиться на Женю. Они ее убили.

Теперь он один.

Алла внимательно смотрела, как он вышагивает по комнате, и о чем-то думала.

– Значит, не ты убил Сережу Горюнова? – спросила она.

– Еще раз говорю: не я!

– А кто? – спросила она. – Кому он помешал?

– Может, наоборот, помог? – усмехнулся он, остановившись. – На меня проще всего свалить его гибель. Чтобы тем самым подтвердить, будто я убил и Женю Клейменову. Неужели непонятно? Винтовка одна и та же!

– Но ведь ты, Павлик, убивал других. И не на войне. Не в Чечне, а здесь, в Москве. Выстрелом в спину. Разве не так? Я не сомневалась, что раз ты это делаешь, то по-другому нельзя. Но пока это только моя слепая вера, понимаешь?

– Хорошо. – Он сел с ней рядом на постель. Она положила голову на его плечо, взяла его руку в свою. – Прошлым летом, когда мне дали батальон мотострелков, я получил приказ взять одну высоту в районе Бамута. Тебе это ни о чем не говорит, я понимаю.

– Рассказывай, – сказала она. – И не обращай на меня внимания. Говори все, что считаешь нужным. Тебе надо выговориться.

– Меня офицеры предупреждали: солдаты необстреляны и необучены. Боятся чеченцев. Тогда мы решили, что пойдем брать высоту сами, только офицеры и контрактники. Мы действовали, как чеченцы. Никакой огневой подготовки. Ночью, отдельными группами, по пять человек… Короче, высоту мы взяли. А утром, когда подсчитали потери, увидели: половину офицеров, самых опытных, убили. Солдаты живы, а их командиры погибли. И тут пришел приказ. В связи с очередными переговорами отойти на исходную. Отошли. Я, как мог, готовил солдат, учил, умом понимая: перемирие ненадолго. И мы видели, что чеченцы снова укрепляют высоту, оставленную нами. Они взяли ее снова без единого выстрела, понимаешь? Переговоры сорвались, и я получил новый приказ: взять эту же высоту. Я пошел впереди, солдаты за мной. Огонь был очень плотный, и я думал: лучше бы меня убили, чем слышать, как за спиной хрипят подстреленные мальчишки… Мы снова взяли эту высоту. Приказ был выполнен. Но треть состава батальона погибла. Потом пришел приказ стоять где стоим. Опять приехала в Москву делегация Всемирного банка. От них ждали займа. А их лучше не раздражать этой бойней. И снова началось что-то вроде переговоров. Чеченцам они были нужнее, чем нам. Они пришли в себя. Подтянули резервы, пополнили запасы. А нам было запрещено добивать тех, кого мы согнали с этой сопки, и развивать успех. В результате они окружили нас и, не ожидая окончания переговоров, предложили по-хорошему сдаться. Штурм, по удивительному совпадению, они начали лишь после того, как стало известно: за примерное поведение России выделили этот проклятый заем…

– Не хочешь, не рассказывай, – тихо сказала она и погладила его по голове.

Его голос теперь дрожал. Временами Павел останавливался, будто запинался, закусывал губу, сдерживая себя.

– Мы попытались пробиться. Мои солдаты были удивительно управляемы и инициативны. Я еще подумал, что в нормальных условиях я мог бы с ними горы свернуть. Но нам даже не помогли авиацией. Чеченцы рассчитали все точно: заем уже дали, переговоры заглохли, а команда вести активные действия еще не поступила. Артиллерия пару раз открывала огонь и накрыла нас… Потом я узнал: чеченцы пользовались той же частотой и теми же позывными, что и мы. И попросили накрыть сектор, по которому мы наступали. Почти все мои ребята погибли. Я сам попал к ним в плен. Там встретил полевого командира, о ком уже рассказывал. Помнишь? Зовут его Имай. Он показал мне кое-какие документы. Договора, расписки, стенограммы, телефонные переговоры с Москвой. Короче, нас использовали самым гнусным образом. Нами манипулировали, нашими жизнями расплачивались. Оружие, нефть, валюта – все списывала война. Я видел бесспорные документы – записи, где просили нанести бомбовые удары по кварталам, которые будто бы были отстроены. Во всяком случае, липовые документы подтверждали – здания восстановлены. Там гибли люди, наши солдаты, недоумевающие, почему бомбят своих…

Алла сидела неподвижно. Крупные слезы текли по ее лицу. Она всхлипывала, но продолжала смотреть перед собой, в стену с порыжевшими обоями в этой старой, плохонькой квартирке где-то в Братееве.

– Чеченцы использовали нас и во внутриклановой войне. Нас посылали за хорошие деньги уничтожать ополченцев из соперничающего клана. И все это оплачивалось. Как эти бумаги попали к Имаю, долго рассказывать. Ему передали откуда-то сверху, из окружения Дудаева, когда там началась очередная драчка. Кстати, там же фигурировал и твой Сереженька.

– Сережа? – воскликнула она. – Быть не может…

– Может, может, – сказал он жестко, скрипнув зубами. – Несколько бывших московских мальчиков, кому еще нет сорока, устроившихся благодаря своим мамам и папам помощниками и референтами министров, вертели всем. Они имели дело с такими же мальчиками из Грозного. Возможно, они это делали от имени своих шефов, тут дело темное, но, похоже, вели собственную игру. Во всяком случае, называли номера своих счетов, куда переводились деньги. Это установила Женя Клейменова. Я передал ей бумаги Имая, когда она была в Чечне. Она там многое увидела и поняла. Как бывшие бандиты становятся правозащитниками и борцами за национальную независимость. Как бывшие демократы становятся респектабельными бандитами. И все это документально подтверждено. Здесь, в Москве, она попыталась передать эти документы в Генпрокуратуру, чтобы провели тщательное расследование. Но дело замяли, статью не напечатали. Кто-то где-то из этих мальчиков, к которым принадлежал и Горюнов, вовремя спохватился… Ей угрожали. Вот тогда я и приехал из Чечни. Я не могу быть ни судьей, ни прокурором, ни тем более адвокатом. Зато могу быть палачом. Она отговаривала, на что-то надеялась. Но когда поняла: солдаты там продолжают гибнуть, пока эти мальчики резвятся здесь, дала свое согласие. Мы с ней составили список, очень неполный, она многих вычеркнула. А сама, оказывается, существовала в каком-то другом списке, и ее никто не вычеркнул… Как она ненавидела этих сосунков из золотой молодежи, попавших во власть, кому эти маразматики смотрят в рот, ловя их словечки и идеи, а в это время другие мальчики оплачивают их счета единственной валютой, каковую имеют, – своей кровью!