желания задерживаться долее в присутствии старой леди. Лишь Борису пожилая дама приказала остаться. Когда все остальные покинули гостиную, она достала разорванный конверт, из которого извлекла исписанный лист бумаги. Прочтя его беглым внимательным взглядом, она строго посмотрела на Бориса.

— Значит, говоришь, нашёл его в коридоре, и никто этой бумаги не видел? — недоверчиво проговорила госпожа Уилсон.

— Клянусь, ваша милость… — испуганно залепетал тот в ответ.

— Хорошо, — произнесла Клара Генриховна, затем прибавила так тихо, что слуга едва мог её расслышать: — Наш добрый поручик Александр не желал компрометировать даму своего сердца. Что ж, не стоит перечить его мудрым словам, сжечь — так сжечь! — и, обращаясь опять к Борису, приказала: — Брось его в камин, но так, чтобы никто этого не видел! И смотри, не смей вспоминать об этой бумажке, иначе это дорого тебе обойдётся!

Борис испуганно взглянул на хозяйку, принимая дрожащей рукой конверт, и, поклонившись, поспешно удалился из гостиной, оставив страшную старуху сидеть одну в её высоком пурпурном кресле.

Александр Иванович же в сопровождении сержанта уже вышел через главный вход замка. Сержант открыл перед ним дверь маленькой, обитой чёрной кожей кареты. Спустя несколько минут за ним последовал и капитан, после чего дверца закрылась, и раздался стук задвижки. Когда карета тронулась с места, капитан обратился к Александру Ивановичу, сидевшему с безучастным видом на заднем сиденье.

— Ох, и угораздило же вас, господин поручик, так завязнуть, — говорил капитан, — ведь столько дуэлей происходит в наши дни, и почище вас дерутся, и из-за пустяков стреляются, только вот жандармов не зовут на каждый такой поединок, иначе бы все тюрьмы были бы переполнены!

Однако Александр продолжал молча сидеть напротив разговорившегося капитана, с грустью глядя в окошко кареты на удалявшиеся башни замка Уилсон Холл.

— Позвольте, между тем представиться, — продолжал капитан, — Штоксен, Филипп Германович, как видеть изволите, штабс-капитан жандармерии его величества.

С этими словами он пожал холодную, почти безжизненную руку Александра, всё ещё мало уделявшего внимания своему попутчику и вместе с тем надзирателю. Но капитан, по-видимому, привыкший к мрачному расположению духа тех, кого он был вынужден по долгу службы сопровождать, нисколько не оскорбился, и, прервав разговор, погрузился в чтение последнего письма Карла Феликсовича, переданного ему госпожой Уилсон. Пробежав глазами ровные строчки, Штоксен нахмурился, и начал вчитываться в слова снова, на этот раз более тщательно.

— Знаете, господин поручик, — проговорил он, наконец, — сдаётся мне, враль этот ваш Карл Феликсович.

Александр вопросительно посмотрел на капитана, удивлённый его выводом.

— Вы уж простите мою прямоту, но с таким как он, стреляться было лишним, этакая змея даже из могилы достанет. На таких у меня чутьё, знаете ли, — продолжал капитан. — Путь у нас не близкий, так что, будь моя воля, до середины пути ваше бы дело разобрал. А родственникам вы, скажу откровенно, умудрились насолить порядочно, уж очень они вами заняться просили. Посему, не откажите, поясните всё как есть и по порядку.

После этих слов капитана, Александр Иванович, вздохнув начал свой рассказ с того момента, когда только приехал в замок, как встретил Наталью, как полюбил её, как старался защищать, наконец, как произошла их ссора с молодым франтом, как он готовился к смерти и как Наталья его спасла. Он не хотел больше скрывать ни своих чувств, ни своего отчаянья, и хотя он не мог рассказать о многом, всё же этот рассказ до глубины души растрогал капитана Штоксена, со вниманием слушавшего каждое его слово. Когда же Александр закончил своё повествование, тот ещё долго сидел, не проронив не слова, обдумывая слова молодого офицера. Время от времени он смотрел на письмо его противника, потом переводил взгляд снова на Александра Ивановича, но, наконец, улыбка скользнула по лицу Филиппа Германовича и он заговорил.

— Ну и лиса же этот Карл Феликсович! Ваше слово конечно против его слова, так что, строго говоря, ничья, однако, вам я верю больше. Не сочтите меня сентиментальным, господин поручик, ложь я за версту чую, оттого и в жандармерии несу службу. Жаль мне вас, не скрою, но одной жалости в глазах закона будет мало…

— Я бесконечно признателен вам, господин капитан, за ваше понимание, — произнёс Александр. — Вы и не представляете, насколько мне тяжело было, когда я покидал замок моих предков, ведомый, точно преступник.

— Вы конечно не святой, но на вашем месте, я бы размозжил голову этому негодяю, — с усмешкой проговорил Штоксен. — Но закон всё же строго карает дуэли. Конечно, если Наталья Всеволодовна, как вы мне рассказали, всё видела и может подтвердить, что вы стреляли вверх, а потом ваш противник пустил пулю в себя сам, то, при условии, конечно, что он откажется о своих слов, мол, и письмо шутка, и стреляться никто не хотел, то, готов поклясться, всё это дело прекратится, даже не начавшись, и ничья репутация не пострадает.

— Вы делаете мне великую услугу! — воскликнул обрадованный поручик, в порыве благодарности пожимая руку Филиппу Германовичу. — Однако прошу вас, не выдавайте всего того, что я вам говорил, ещё не время для этого…

— Конечно! — поспешил заверить его капитан. — Вот только наш недостреленный воробей может и заупрямиться. Ему что свет, что тьма, теперь всё едино. Возьмёт и станет настаивать, что дуэль была, ему теперь сам чёрт не страшен, не то, что суд…

— Я всё же надеюсь, что даже в этом человеке есть капля благородства, — заметил Александр. — Всё же он не убил нас, хотя у него и была такая возможность…

— Ваше счастье! — ответил с усмешкой капитан.

Луч надежды на благополучный исход этого страшного дела упал в душу Александра Ивановича, и улыбка отразилась на его задумчивом лице. Карета в это время обогнула холм, с гулким грохотом подпрыгнув на повороте. Лошади шли лёгкой рысью, за окном тянулись склоны, поросшие соснами и бурой травой. Обнажённые деревья задумчиво возвышались на фоне серого неба, а под ними стояла непроницаемая стена диких кустов, заваленных янтарной и багряной листвой. Что-то тоскливое и недоброе чудилось поручику в этих молчаливых декорациях лесной дороги.

— Вы уж не обижайтесь, господин поручик, — заговорил капитан, — что двери заперты снаружи, всякое у нас бывает. Сегодня же запишем ваши показания, а там переночуете у меня, и завтра же вернётесь в ваш замок…

Но Штоксен не успел закончить свою мысль. В этот момент страшный треск оборвал его фразу, и прежде чем они успели опомниться, потолок кареты разнесло в щепки, так что Александр едва успел закрыть голову руками. Колёса словно провалились со зловещим хрустом, раздались крики и испуганное ржанье лошадей. Александр