ринулся было к капитану, но тут увидел, что огромное бревно пробило крышу кареты, прижав Филиппа Германовича к самому сиденью. Капитал лежал неподвижно, из раны на голове сочилась кровь. Александр сам оказался зажат в искореженной карете. С трудом повернувшись на сиденье, он сполз на пол и попытался выбить дверь, но это было бесполезно, слишком хорошо держали её жандармские запоры. Наконец он добрался до окошка и выбил остатки треснувшего стекла. Другого выхода не было. Рискуя быть изувеченным обломками кареты, он высунул голову в окошко, ещё немного, и он был бы свободен, но вдруг краем глаза он увидел чью-то приближавшуюся к нему фигуру, и, прежде чем он успел повернуть голову, последовал резкий удар. Вспышка в глазах и секундная боль. Александр повис в окне кареты, потеряв сознание.

Всё это случилось достаточно далеко от замка, и там не сразу узнали о произошедшем на лесной дороге. Когда Наталья Всеволодовна очнулась в своей комнате от беспамятства, в которое впала после всего, что перенесла в этот день в парке, был уже вечер. Смутно припоминая события утра, показавшегося страшно далёким, она вдруг побледнела и быстро стала приводить себя в порядок. Выскочив в коридор, она столкнулась с Альфредом, терпеливо ожидавшим её у дверей. Пожилой дворецкий мягким движением удержал её и поспешно заговорил.

— Прошу вас, Натали, вам не следует сегодня покидать вашей комнаты, — проговорил он, глядя своим добрым взором в глаза испуганной девушки.

— Но я должно видеть Александра Ивановича, прошу вас, отпустите меня! — залепетала она, дрожащим голосом.

— Я не могу отпустить вас, да и Александра Ивановича в замке уже нет, — с горечью ответил Альфред, не выпуская руку Натальи.

Девушка с ужасом смотрела на старого слугу, не понимая того, что он ей говорил.

— Клара Генриховна послала за жандармами, — продолжал дворецкий, — дуэли запрещены, это преступление! Жандармы забрали Александра Ивановича в участок для допроса. Да больше того, сама же госпожа снабдила их прощальным письмом Карла Феликсовича, а оно, простите, настолько лживое и скверное, что из-за этого письма у его милости поручика будут страшные неприятности! Закон суров к тем, кто носит военный мундир и эполеты.

— Нет, не может быть! — в ужасе воскликнула Наталья, прикрыв лицо руками, но вдруг встрепенувшись, она бросилась в свою комнату.

— Письмо! — воскликнула она. — Он написал мне письмо! Оно должно быть здесь! Я держала его в руках!

Дворецкий испуганно оглядел комнату Натальи Всеволодовны.

— Какое письмо? — спросил он, изумлённо глядя на девушку, метавшуюся по комнате.

— Он написал! Клянусь, оно было! — продолжала восклицать Наталья. — Должно быть, я обронила его, когда бежала по коридору! Милый Альфред, вы не видели письма? — с надеждой заглядывая в глаза дворецкому, спрашивала она трепещущим голосом.

Несчастный Альфред только качал головой, в душе жалея Наталью Всеволодовну, приняв её возбуждение за нервный припадок.

— Оно должно быть ещё там! — воскликнула девушка, и выпорхнула из комнаты, подобно резвой дикой птице, так, что дворецкий не успел её удержать.

А она, сама не ведая, что творит, бежала по коридору, разыскивая глазами клочок бумаги, который она так неосторожно выронила в это утро, и который был так бесконечно дорог ей теперь. Это было не просто последнее послание, не только бумага, способная спасти чью-то судьбу, но это было его письмо ей, самое дорогое письмо на свете. Почти в отчаянье пробежала она по всем тем коридорам, по которым только могло заставить её пройти трепещущее сердце. Страх и отчаянье охватили её душу. Заветного конверта нигде не было. Наталья металась из одних покоев в другие, ища прощальное послание своего возлюбленного. Распахнув двери одной из зал, она увидела Бориса, склонившегося у полыхавшего в камине огня, словно наблюдавшего за тем, как огонь делает своё дело. Сердце замерло в её груди от жуткого предчувствия. Как орлица, охраняющая драгоценное гнездо, она бросилась к камину, оттолкнув опешившего Бориса. Голыми руками она выхватила из жаркого пламени уже обуглившуюся бумагу, которая тотчас рассыпалась у неё в ладонях. Горькие слёзы покатилась из глаз. Наталья опустилась на колени, стараясь собрать дрожащими руками горстку тлеющего пепла, но вернуть письмо возлюбленного было уже невозможно. Рыдая, она лежала на полу, перебирая покрасневшими пальчиками кусочки прогоревшей бумаги, рассыпавшиеся от прикосновений и слёз. С этим письмом у неё рассыпалась в прах и надежда спасти любимого. Отчаянье сковало Наталью, и она не могла думать о том, что бы вообразил кто-либо, увидев её лежащей на полу, лишь только в голове крутилась мысль, что Александр больше не сможет прийти к ней, что он больше не сможет спасти её, и жизнь кончилась.

Борис в ужасе глядел на рыдания несчастной девушки, чувствуя свою страшную вину перед ней.

— Клара Генриховна приказали… — залепетал он, но слова оправдания так и не сорвались с его губ.

Жалость разрывала сердце слуги, невероятный ком подступил к горлу и он сам готов был рыдать, так и застыв на своём месте у камина. Но тут дверь открылась и в залу вошла сама госпожа Уилсон. При её появлении Борис совершенно смешался, в глазах его потемнело, и он так и продолжал стоять, как поражённый громом, а у его ног всхлипывала Наталья Всеволодовна. Но тут девушка сама заметила вошедшую хозяйку Уилсон Холла, и поспешно поднялась на ноги.

Слёзы всё ещё катились по её алевшему, будто роза, лицу, но она не произносила ни звука, стоя в пол-оборота к своей опекунше. Клара Генриховна сделала несколько шагов вглубь залы и остановилась напротив Натальи, пристально наблюдая за ней своим жестоким взглядом.

— Это было необходимо, чтобы спасти твою репутацию, — заговорила старуха громким властным голосом, стараясь вложить в него всю свою железную волю, дабы никто не смог усомниться в прочности её власти. — Пройдёт время, и ты будешь мне благодарна! — торжественно произнесла она.

— Вы чудовище, — тихо, но твёрдо произнесла Наталья Всеволодовна. — Вам нравится причинять боль и страдания, но знайте, я никогда не покорюсь вам, как бы вы не старались. Я никогда не стану чьей-либо женой, кроме поручика Александра, я не отдам его никому, что бы ни говорили люди…

— Ты ещё слишком молода и наивна, — с презрением ответила Клара Генриховна, — ты не знаешь жизни, а между тем, только я могу обеспечить твоё будущее… И вот благодарность — ты проклинаешь меня! Прими свою судьбу, ничего больше тебе не остаётся!

Наталья лишь тихо покачала головой. Клара Генриховна поспешно отвернулась и позвонила в серебряный колокольчик, стоявший на каминной полке. Через несколько мгновений в залу вошла одна из горничных и тут же присела в