— Тут, тут, — кивал брат Николас, — а как же ему не приехать, если о вас и ваших делах только и разговоров в Ланне.

— Откуда ж про мои дела Ланне знают? — удивился Волков.

— Уж не волнуйтесь — знают, — многозначительно сообщил монах, — и следят с интересом. Архиепископ обо всём знает и нас лично в дорогу благословил.

— А где же аббат?

— Пошёл покои себе и нам смотреть, — сообщил брат Николас.

Волков сразу его заметил и удивился. Был он в большой обеденной зале.

Обычно казначей его Высокопреосвященства был одет в грубую монашескую одежду, старые стоптанные сандалии, носил деревянный крест на груди. А тут он стоял и говорил с распорядителем Вацлавом. Был он в великолепной одежде алого шёлка, пояс пурпурный широкий, широкополая шляпа, золотые перстни и распятие золотое, не иначе как простой аббат сан имел кардинальский. Вацлав пред ним стоял полусогнувшись. А как увидел брат Илларион Волкова, так руки ему протянул, заулыбался.

Кавалер руки ему целовал обе, а потом и сам аббат кавалера расцеловал как друга старого и приговаривал:

— А вот и герой наш любезный. Наш Аякс бесстрашный.

— Вы ищите покои для себя, — произнёс Волков, — я могу уступить вам свои, они здесь лучшие.

— Что вы, сын мой, что вы, — махал рукам аббат, — королям да князьям мирским здесь стоять по карману. А мне и братии моей, то большая обуза и грех. Нет, я себе сыщу приют у отцов местных, — он понизил голос и улыбался, — бесплатно побуду, местные отцы богаты, приютят авось. А братьев помещу в местный монастырь, там им и постель будет и стол, нечего деньги на ветер кидать.

«Да, — думал Волков, — с этим монахом не забалуешь! Уж этот жареных поросят есть не станет, не отец Иона покойный».

— Но то после, — продолжал брат Илларион, — а сейчас у меня к вам разговор, и такой, что лучше бы нас никто не слышал больше.

Это ему сразу не понравилось, и как оказалось, предчувствие его не обмануло.

Волков и брат Илларион уселись в покоях Волкова за стол, Ёган принёс им вина, и пока монах удивлённо оглядывал роскошь, кавалер всё пытался угадать, о чём пойдёт речь. Долго ему гадать не пришлось, казначей его Высокопреосвященства отпил вина, поболтал его в стакане, поглядел через него на свет, и сказал:

— А неплохо живут рыцари божьи.

Ещё чуть помолчал и начал:

— Вы как уехали из Ланна, так и хорошо вам, а нунций папский нашего сеньора изводит ежедневно. Видит он в вас угрозу Матери Церкви, о чём и говорит непрестанно. Говорит, что вы грабитель храмов, хуже, чем еретики. Да ещё требует вернуть раку, что вы из кафедрального собора Фёренбурга увезли. Извёл уже архиепископа своими стенаниями и укорами. Требует вас изловить. И наказать примерно.

Да, уж, приятного в словах аббата было мало. И кавалер продолжал слушать.

— Да только знаем мы, что это всё вздор, — продолжал брат Илларион, — не за тем он у нас сидит всю зиму. Хочет он папскую десятину, говорит, что мы Святому Престолу с прошлого лета не шлём серебра. — Аббат чуть придвинулся и усмехнулся лукаво: — И то верно, не шлём. Потому как нету, и до лета не будет.

Волков начинал понимать, куда клонит казначей архиепископа. Но всё ещё не догадывался, чем всё закончится для него. Он думал, что речь пойдёт об имуществе ведьм и всех кто с ними знался. А всё оказалось ещё хуже.

— Думаете: «А что же от меня нужно этому монаху?» — смеялся брат Илларион. — Я скажу вам. Божьим промыслом известно стало нам, что у бургомистра вы изъяли сундук серебра. И то малый сундук, а в приюте для женщин так и вовсе большой нашли. Всё себе взяли.

Волков опешил, едва сил хватило, чтобы рта как дураку не раскрыть, но вот не ёрзать на стуле и не теребить стакан сил не было. А монах видел всё, да усмехался:

— Полноте вам. Вы же умный человек, вы ж понимали, что вам его не оставят. То не ваше, обер-прокурор да казначеи герцога всё одно забрали бы всё у вас. А так Матерь наша Церковь себе в помощь возьмёт.

Всё это было говорено так, как будто и не просит монах ни о чем, а просто объясняет, почему серебро забирает. Сказано тебе, деньги не твои, а церкви, и смирись на том. Вот и всё.

Волоков помрачнел. А брат Илларион продолжал, говорил так, словно дело уже решено:

— Серебро посчитаем, если не хватит — всё одно отвезём нунцию, авось угомонится. Не так рьян будет. Остальное возьмём с имущества ведьм, надобно ему алчному тридцать тысяч собрать, и тогда дело ваше будет закрыто. А как нунций уедет, в город Фёренбург синьор наш пошлёт своего человека. Там епископская кафедра свободна. Без нунция оспаривать нашу кандидатуру некому будет. А как там наш епископ станет, так и решит он ваш вопрос.

Спорить было бессмысленно. Кавалер только и сказал:

— У меня сто шестьдесят шесть человек на содержании, не считая моих людей.

— Ну, так возьмёте сто талеров, — милостиво согласился казначей Его Высокопреосвященства.

— Сто шестьдесят шесть человек, средь них три офицера и восемь сержантов, — требовательно выговаривал Волков. — Триста монет мне на месяц нужно.

— И двухсот довольно будет, — твёрдо отвечал аббат. — Скажите, чтобы умерили алчность.

Так твёрдо сказал, что и не поспоришь с ним.

— Хотите взглянуть на серебро? — спросил Волков, уже попрощавшись с ним.

— Всю жизнь на него гляжу, — отвечал монах-кардинал вставая, — век бы его не видеть. Я братьев своих пришлю, пусть они смотрят.

Пришедшие монахи, шестеро пришло их, были ловки на удивление. Тут же, в покоях, рассыпали серебро на большие рогожи, раскидали монеты мелкие к мелким, большие к большим, старые в отдельную кучу. Тут же считали его проворно, в мешки складывали, сургучом запечатывали. Ёган, Сыч и Волков оглянуться не успели, как всё уже сосчитано было, сложено, верёвками обвязано, сургучом залито. Монахи кланялись и ушли, даже сундуки не оставили, с собой уволокли.

— Какие же проворные до денег люди! — восхищался Ёган.

— Попы, одно слово, — вздыхал Сыч. — По проворству до денег они даже проворнее менял будут.

А последний монах, старший среди них, выложил пред Волковым кошель с деньгами и бумагу, просил расписаться. Оказалось, что это расписка о получении двух сотен талеров. Волков мрачнее тучи был, подписывая это бумагу. Смешно, с него требовали расписку за то, что он получил жалкую часть из денег которые он уже считал своими.

— А сколько же всего денег было? — спросил он у монаха, который прятал расписку в кожаную сумку для бумаг.

— Двенадцать тысяч шестьсот сорок два талера разыми монетами, — сообщил монах. И ушёл.

Кавалер же погрузился в траур. Пришёл в себя и заорал:

— Ёган, а ну зови монаха нашего.

Ёган бегом кинулся бежать и вскоре брат Ипполит перепуганный стоял пред кавалером.