Он надеялся всё-таки лечь и поспать хоть немного. Но причащались все очень долго. Все просили отпустить им грехи, хотели исповедоваться, хотя не всем были вынесены смертные приговоры. Так и говорили попы с несчастными почти до рассвета.

А на рассвете на площадь, к тюрьме, приехали большие возы. Пришли стражники те, что не в дежурствах, трубачи, барабанщики, герольды.

Ведьм и тех, кого палачи уж слишком изломали, стали носить в телеги. Старуха Кримхильда и Монашка Клара вовсе шевелиться не могли, и с ними ещё были две таких же упрямицы. Остальным ведьмам, тем что покаялись, надели на головы бумажные колпаки с краткими молитвами на них. Поставили их в телеги стоя, чтобы всем видно было раскаявшихся. И когда всё было готово, комендант велел начинать. Один служка из ближайшей церкви побежал прытко на колокольню и скоро ударили колокола. И тут же колокола ударили и на соседних церквях, и понёсся звон по городу, и едва солнце тронуло крыши домов городских, весь город уже переливался колокольным звоном от края до края.

— Ну, с Богом. Кавалер велите начать? — спросил комендант.

— Начинайте, — сказал Волков.

Тут же, пребывая колокольный звон, заревели трубы. А за ними застучали барабаны. Люди заспанные и едва умывшиеся выскакивали на улицы, ели что-то на ходу, обувались на бегу. Спешили, боялись пропустить интересное.

Телеги поехали, бабы, что стояли в них, как по команде начали выть. Хотели садиться, но палачи, что ехали с ними, того не допускали, грубо ставили их снова на ноги и запрещали колпаки снимать. Остальные бабы и мужики, что в телеги не попали, шли следом, тоже рыдали. Даже лютые разбойники. Чувствовали, что расплата за всё сделанное ими близка.

По сторонам от преступников шли стражники, отпихивая зевак. Впереди — солдаты Брюнхвальда с сержантом дорогу расчищали. С ними шли трубачи и барабанщики. А Волоков с Максимилианом при штандарте с Сычом, Ёганом и четырьмя солдатами замыкали шествие.

Людей с каждым шагом становилось всё больше, и он, Волков, чувствовал на себе их взгляды. Не только ведьм народ разглядывал. Да ещё и Максимилиан покрикивал на тех, кто лез слишком близко:

— Прочь с дороги. Дорогу кавалеру Фолькофу, Инквизитору.

И его слушались, глазели на Волкова со страхом и восторгом.

А барабаны били, колокола звенели, трубы ревели, герольды оглашали улицы и требовали у людей расступиться. Город уже проснулся и готовился к празднику.

На пересечении Главной улицы и Дегтярной их уже ждал Брюнхвальд со своей колонной осуждённых, тех, что сидели в барже. Он пропустил Волкова и пошёл следом. Тут людей было уже столько, что солдатам и стражникам приходилось уже прикладывать усилия, чтобы растолкать их. Главная площадь с эшафота и виселицами была уже рядом. Тут и вовсе было столпотворение, людей пришлось буквально выталкивать с площади, чтобы туда войти. Солдаты Бертье и Ронэ кое-как с этим справлялись, но солдатам Брюнхвальда пришлось им помогать, чтобы ускорить дело. Пришлось выгонять с площади торговцев и даже телегу пивовара убрать, что стоял тут уже с вечера. Только тогда все осуждённые были введены на площадь. Все место на площади, где солдата не держали периметр, было заполонено людским морем.

У окон соседних домов расположились местные и приезжие богачи. А самые ловкие из простых лезли на крыши домов, то и дело роняя черепицу на людей внизу.

Волков слез с коня. Сыч, Ёган и Максимилиан остались внизу, а он поднялся в ложу, которая была на уровне эшафота. Господа должны всё хорошо видеть. Ряды с лавками уже были заняты нобилями города. Он этим людям кланялся.

А вот кресла все ещё пустовали. Самых главных людей тут ещё не было. Волков не стал садиться, стал смотреть сверху на всё, что происходило внизу.

А внизу сдерживаемое алебардами колыхалось шумное людское море, желающее скорее увидеть начало действия.

И он стоял над ними, понимая, что все они здесь благодаря ему. И вообще все, что тут происходит, происходит благодаря нему. Он понимал это, и это было приятно. И это понимали все те, кто тут собрался. Все те, кто видели его над площадью. Это было и вовсе наслаждением.

Наконец, расталкивая людей на площади, появились и те, кого все ждали. Сначала обер-прокурор, судья и казначей земли Ребнрее, за ними ехал глава городского совета, городской казначей и городской судья. Все они поднимались в ложу. Волков им кланялся, они ему тоже. Даже обер-прокурор нехотя кивнул ему. Тут же приехали и отцы из Святого Трибунала. Волков помогал им подняться, провожал к креслам, там отцы Николас, Иоганн и Марк усаживались среди нобилей.

И уже после всех этих господ на площади появились главные лица духовные. То был казначей архиепископа Ланна, аббат, брат Илларион. И епископ города Хоккенхайм, благочестивый отец Еремия. Они ехали через толпу на мулах, духовным лицам роскошь дорогих коней не к лицу.

Кроме мулов, никакой другой смиреной скромности в них не было. Отец Илларион был в великолепном пурпуре кардинала, в огромной шляпе и в золоте. Епископ так же был богато одет, словно на празднично литургии. Крест из золота с зелеными камнями.

Волков встретил их у ступенек, брал их за руки, помогая взойти в ложу, потом эти руки целовал обоим попам.

Господа, что уже сидели в креслах, вставали и тоже целовали отцам руки. И обер-прокурор никуда не делся. Тоже целовал.

Затем святые отцы садились, при этом место по правую руку от себя брат Илларион придержал для Волкова. Волков прежде, чем сесть, подошёл к краю ложи и махнул рукой Брюнхвальду:

— Начинайте.

Заревели трубы, и герольды стали требовать тишины. Не сразу, но над площадью стало заметно тише. На эшафот взошёл главный герольд города и громко, так, что слышно было всем, стал читать приговор. Сначала приговор Трибунала с перечнем всех имён и обвинений. А потом и приговор городского суда. Читал он хорошо, громко и чётко, слышно было каждое словно. И Волков, честно говоря удивился, так как герольд читал долго и даже к концу всего прочитанного не охрип и не сбавил голоса.

И дело началось. Герольд выкрикивал имена и приговоры. Сначала шли самые мелкие преступники и лёгкие проступки. То были воры, скупщики краденого, трактирные игроки и мошенники. Всех их хватали стражники в надежде, что Волков за них заплатит, кавалер не оправдал их надежд, но отпускать воров не стали. И было их больше половины от всех.

Солдаты гнали тех, кого объявил герольд на эшафот, там палачи вязали к столбам и начинали обрабатывать кнутом, быстро и безжалостно. Тут же в жаровнях калилось железо.

Народ радовался. Люди не собирались скрывать того, что довольны. Все жаждали справедливости. Когда кто-то из осуждённых кричал от сильного удара, народ отзывался волной радостного шума и свистом, мол: «Поделом». Жил, не тужил, так получай теперь.

А уж как они веселились, когда некоторых из осуждённых стали прижигать клеймом. Тут почти никто из бедолаг не мог сдержать крика от ужасной боли. И эти крики людей забавляли. Они тут же пытались их повторить, да так, чтобы посмешнее было, кривились над несчастными. И толпа смеялась от души. Иногда так ловко и у кривляк выходило, что даже палачи на эшафоте смеялись. И господа в ложе улыбались милостиво, им тоже нравились шутки черни.