Так что стиль солнце-клеш для меня и моих девчонок был не только дозволен, но и утвержден. А поскольку на нас в смысле моды смотрели все заводские, то такие платья и юбки сразу стали очень популярны. Правда, без нашего секрета. Зато смотрятся красиво, особенно на худеньких.

Вот только ветер на пустыре всегда, и сейчас тоже, платье раздувает — держу подол, все равно задирает выше колен. А Михаил Петрович лишь улыбается и говорит, что я «то в макси, то в мини» — что это такое? Скорей бы парк разбили, чтобы были клумбы, аллеи, дорожки, как на фото из будущего, а то ветром такую пыль несет, глаза слепит, разговору мешает. Косынку рвет с головы — вот хорошо, что соломенную шляпку не надела, бегала бы за ней сейчас! Хотя Михаил Петрович говорит, я так на какую-то актрису из его времени похожа — значит, нравится ему. Ой, дура, надо было все ж в шляпке, ну слетела бы пару раз, и что?

О чем думаю — но совершенно не хочется о войне! Хотя бы на короткое время.

Сейчас я не хочу быть солдатом. А чтобы за мной ухаживали, цветы дарили. Вот интересно, любимых женщин и впрямь кто-то носил на руках? Это плохо, это слабость — нет, я своих родителей вспоминаю, тепло такое вокруг, они просто сидят рядом, и она ему голову на плечо… Блокада проклятая — суки фашистские, мало я вас убивала, даже до сотни не дошло, хотя может, кто-то после в госпитале сдох? Но нет здесь фашистов, ну, кроме пленных, те не в счет — а дядя Саша сказал:

— Ты свой участок обеспечь, не подведи, для победы сделаешь больше, чем по лесу бегая с винтовкой.

Я стараюсь, но Михаилу Петровичу завидую. Ведь сколько немцев от его торпед на дно ушло — а мне рассказывали, в холодной воде полярного моря умирать куда мучительнее, чем от пули!

Ну что за ветер, под руку идти не дает! Дует вдоль Первомайской от моря резкими порывами, и только я Михаила Петровича под локоть возьму, треплет на мне платье и косынку так сильно, что обеими руками едва могу удержать все в каком-то приличии! А мама моя говорила, что девушке вообще неприлично под руку идти с посторонним мужчиной — католичка она была по воспитанию, хотя в костел не ходила. Только я думаю, что если Бог на небе и есть, то судит он по совести, а не по форме — и нет никакого греха, если с тем, единственным, самым дорогим и любимым! А не за американские тряпки, как иные дуры здесь и в том будущем!

Кстати, шимпанзе надо будет потрясти. И что в нем Ленка нашла? Может, у нее материнский инстинкт раньше времени проснулся? Он мне еще не один ящик пригонит, чтобы наши девушки здесь были самыми красивыми и нарядными — и это никакое не мещанство, наши парни тоже подтягиваются — рядом с такими девушками желание возникает достойно себя вести. Нет, хамы тоже находятся, у которых это злость вызывает, и чтобы до своей грязи опустить: «расфуфырилась тут», — ну так мы тоже теперь сила. Как там у Маяковского, «единица — ноль», а если все вместе… В самом начале были с десяток моих «стерв», по замыслу должных всего лишь отслеживать слухи, или, как бы сказали потомки, «мониторить информационный шум», и курсы русбоя на стадионе «Север», который отчего-то получил у экипажа К-25, а затем и у других, неофициальное прозвище «Шаолинь», где в нашу компанию как-то постепенно влились и девушки с флота, связистки и штабные, и комсомолки с завода — и парни, конечно, до кучи, от «песцов» до заводских. Про китайский монастырь наслышана, а все-таки что такое «Дом-два», как нашу тимуровскую команду и товарищ Сирый, и товарищ Елезаров, и другие гости из следующего века меж собой называют, это мне так и не объяснили. Ну, ничего, выспрошу у кого-нибудь непременно, любопытно ведь!

Не у товарища Пономаренко же спрашивать? Или у дяди Саши. Пантелеймон Кондратьевич сюда приезжал, когда мы с Михаилом Петровичем из Москвы вернулись, вместе с нами летел. А когда узнал про наших «тимуровцев», отчего-то сильно заинтересовался и воодушевился. Затем долго говорил с дядей Сашей, о чем, мы так и не узнали. Но после этого наша команда приобрела некий полуофициальный статус, и кстати, «патрули нравственности» появились именно тогда.

Так вот и живем. Уже четыре свадьбы за два месяца отметили, годы молодые. Странно, я на многих одногодок смотрю, как на младших — нет, отнюдь не из-за звания, да и гражданские у нас есть, так что без чинов — просто, не испытали они того, что я. И никто мне не нужен, кроме… Когда я смогу его просто по имени назвать? Иду сейчас с ним под руку — и никому не отдам. Ой, задумалась, а ветер юбку подхватил и как вздунет всю целиком, выше моей головы! И пока я с платьем сражалась, еще и косынку с меня сорвал, унес, вдали на деревце зацепил. Я пунцовая вся и растрепанная, едва с подолом справилась, готова сквозь землю провалиться — а Михаил Петрович лишь улыбается, и говорит про какую-то Мерилин. И после, без всякого смущения, легко и просто, он меня под руку взял, к тому деревцу подвел, косынку с ветки снял и мне вручил — я повязала уже по-бабьи на подбородок, а не на затылке, чтобы не слетела снова. И настроение стало вдруг таким веселым — дальше идем, а ветер не утихает, платье на мне то бешено рвет, крутит и облепляет вокруг ног, то надует крепдешиновым парусом, юбка зонтом раскрывается, как в вальсе, а я лишь сумочкой по подолу хлопаю, когда уж слишком, смеюсь, и спрашиваю:

— Так кто такая Мерилин? Расскажите, Михаил Петрович, вы с ней были знакомы?

Наконец свернули на Пионерскую, в затишье, на солнце даже жарко. О чем мы дальше говорили с Михаилом Петровичем, не помню, но о чем-то добром и хорошем. Как во сне — когда проснешься, ощущение помнишь, а сюжет забылся.

Идем назад, уже по Торфяной. И тут во мне как звоночек тревоги. Это мне еще в «школе» заметили, в сорок первом — ты как будто чужой злой взгляд чувствуешь. Голову повернула к Михаилу Петровичу, а взгляд назад незаметно скосила — человек за нами идет, шагах в пяти, по виду работяга или матрос с торгаша — откуда взялся? И точно не из наших, дядя Саша меня бы предупредил, да и знаю в лицо я всех из местного ГБ. Стараюсь не показывать, улыбаюсь даже, а внутри напряжение, как перед боем. В левой руке сумочка, правая… ветер снова налетел, за платье хватаюсь, еще этот, сзади, увидит! Нет, не то, что вы подумали — другое.

И двое навстречу. Как отделились от забора, там кусты еще были, издали не заметить. Три шага до них, и еще один сзади. Причем у него руки в карманах!

У меня под Минском так было, уже в отряде. Когда в деревню надо зайти — не парней же посылать, к ним сразу с подозрением, и немцы и полиция, а на девчонку-замарашку могут особого внимания не обратить. А когда я уже назад уходила, от нашего человека — два полицая навстречу, из-за угла вышли, в пяти шагах. Я голову еще не повернула, а вижу, один уже рот раскрывает, окликнуть. А в психологии нашей есть, пока ты с человеком еще в связь не вошел, даже глазами не встретился — активных действий от него не ждешь, вот и те полицаи… Ну представьте, что бандиты собрались банк ограбить, а охрана стала бы стрелять, еще когда они не вошли и оружие не показали? Ругал после меня командир, а если бы не вышло? А если бы они у меня наган нашли и донесение? Как из Минска сбежала, я без оружия никуда — и по пуле в каждого, они даже окликнуть меня не успели — и огородами, хорошо, лес совсем рядом был!