Людопес бросил на нее гневный взгляд. Краем глаза она увидела, как Фотида неодобрительно поджала губы. Плавтина была для них чужачкой, вмешавшейся в семейные дела. Однако она продолжала говорить – не только ради них, но и оттого, что чувствовала: из этого что-то выйдет. Что-то важное – для нее, конечно же, но также и для людопсов. А еще, думала она, оттого, что им надо преподать урок справедливости. Такие инфантильные и неуравновешенные собеседники, как Отон или Аттик, на это не способны.

Аттик вздохнул. Он выглядел изможденным. Дело было не только в битве и ранении, частично объясняющих его состоянии. Плавтина догадывалась, сколько ему стоили все эти сложные комбинации на грани дозволенного Узами. Она давала ему шанс уладить проблему, не нанеся еще большего ущерба, и Аттик решил им воспользоваться. Теперь он говорил уже без высокомерия, которое казалось его второй натурой, а с ноткой грусти.

– Я был в курсе этого происшествия. Пусть не я отдал приказ, но я этого и не запрещал. Вы правы, Фемистокл сам принял это решение, но лишь потому, что я не мог его принять.

– Значит, – вздохнула Фотида, – мой дядя – убийца, а вы – его сообщник.

– В таком случае и я тоже, – прошептал Эврибиад, – я тоже.

– Разумеется, – ответила людопсица. – И вдобавок вы замышляли убийство моего дяди.

Голос у нее стал жестким, холодным и, казалось, этот холод охватил все ее тело.

– Нет, все не так просто! – воскликнул Аттик, сопроводив свои слова широким движением руки, будто заранее отмахиваясь от их возражений. – В определенном смысле Фемистокл абсолютно не виноват. Никто не виноват – кроме тех, кто создал вас такими, какие вы есть. Но чтобы вы это поняли, вам нужно пойти со мной и кое на что взглянуть.

– Где это? – спросила Плавтина.

– В отведенной мне части корабля.

И он еле слышно прошептал:

– Там, где я создал людопсов.

Он выглядел удрученным. При взгляде на него Плавтину охватило необычное чувство, которое нечасто выпадает на долю людей и автоматов, да и людопсов, то, что испытываешь при мгновенном озарении, позволяющем увидеть правду, что таится в глубине чужого сердца, запертую в глубокой темнице сознания, так, чтобы она никогда не выбралась на поверхность. То, что было в ней от автомата, помогло ей увидеть то, что Аттик желал скрыть. А животная часть помогла ей это понять.

Деймон любил народ людопсов. Он создал их. И придал им определенные черты не по приказу Отона, а по собственному желанию, решив, что им так будет лучше. Сам Аттик, без сомнения, был порождением разума Отона, не сводясь, однако же, к простому орудию, исполняющему волю хозяина. Плавтине открылись его побуждения, абсолютно не подобающие ноэму – любовь к своим созданиям или, по крайней мере, сочувствие той частичке себя, которую он в них поместил. Пока она будет держаться поближе к людопсам, у нее, возможно, окажется союзник в лагере Отона.

* * *

Аттик повел их по металлическому лабиринту, который таил в себе Корабль. Он немного хромал. Однако это лишь ненамного замедляло быстрый шаг его длинных ног. Все они вместе, тяжело дыша, представляли собой странное собрание, скульптурную группу, изображающую изуродованное Человечество, словно вышедшую из фантастического из беспорядочного сна безумного художника: странный деймон с чересчур длинными конечностями и едва прорисованным лицом, напоминавший скорее детский рисунок на песке, чем настоящего человека; похожие на зверей людопсы с клыками и когтями и она сама: на вид почти человеческая женщина, а на самом деле… не совсем. Все различия – в деталях, и эти детали в своей неуловимой чудовищности еще сильнее удаляли их от общепринятой нормы. Несчастное человечество, покинувшее мир; несчастный мир, способный производить лишь имитации человечества.

Однако чувство странности, которое она испытывала, не сводилось только к этому. Плавтина не сразу поняла: проблема в количестве. Раса Хозяев в изначальной солнечной системе насчитывала несколько миллиардов индивидов. То были подлинные толпы. История творилась не несколькими жалкими сотнями людей. А сколько было людопсов? Сколько – выживших Интеллектов? Даже если сравнить с любым селением пещерных жителей, которое могло бы уместиться на астероиде, – сейчас в космосе было до смешно мало разумных обитателей. Словно в театральной пьесе, где хор из пяти или шести человек изображал население целого города.

Когда они покинули искусственный остров, воспользовавшись станцией, с которой не так давно выезжали они с Фотидой – на сей раз они прошли несколько сотен метров по узкой тропинке, бежавшей вдоль монорельса, – то углубились в лабиринт, состоявший из коридоров и огромных машинных цехов.

Плавтина шла впереди, в компании Аттика – так он показывал, что признал в ней равную себе. За ними – Фотида и Эврибиад. Молодая женщина порой поглядывала на них подозрительно. Что до воина, он молчал и выглядел слегка заторможенным: у него отобрали всякую инициативу – по меньшей мере на несколько часов, – он ослаб физически и, что хуже, был разбит морально. Его удручало поражение и раздирал внутренний конфликт. Если бы не это, он не позволил бы вот так вести себя. Фотида шла вплотную к нему, поддерживая его крепкой рукой. Она тоже не знает, как теперь поступить, сказала себе Плавтина. Между ними царил странный холод. Аттик лукаво прошептал ей, что на самом деле эти двое женаты. Оставался Фемистокл, замыкающий шествие. Он шел один, ступая тяжело. Он казался еще старше, чем накануне, и утратил всякую видимость жизненной силы.

Состояние Корабля показалось ей противоречивым. Повсюду суетился маленький программный народец, чирикая на своем цифровом наречии. Он облеплял стены, трубы и двери. Толпился в терминалах и интерфейсах. Занимался своим делом, не особо замечая появление и уход материальных созданий. Некоторые зоны, кажется, недавно привели в порядок, и они сверкали всеми своими начищенными хромированными поверхностями. Аппараты тут издавали лишь легкое электронное гудение. Люки открывались бесшумно, и по первому слову.

Но так было не везде. На смену хромированным коридорам пришел унылый пейзаж – как будто эту сторону гигантского металлического Левиафана совсем забросили. Прежде всего, шум от работающих машин стал сильнее. Сперва различие почти не чувствовалось и проявлялось только в вентиляционных системах, лопасти которых вращались с трудом. Потом стало хуже. Они шли по залам, высотой в пятьдесят раз превышающих человеческий рост, наполненных огромными станками со всевозможными клапанами, трубами и поршнями, но металл, из которого они состояли, казалось, проржавел и разваливался на куски. Кое-где утечки горячего пара наполняли атмосферу зловонием, а из неисправных барокамер капала вязкая жидкость. Света не хватало, потому что никто не подумал заменить перегоревшие плафоны или поврежденные электросети, так что они шли в неприятных сумерках. Даже голоса программ тут раздавались реже, так же, как еле заметные тени автоматов техобслуживания.

Плавтина спросила об этом у Аттика, и тот ответил с гневной усмешкой:

– У нас не было времени заняться необходимым ремонтом. Отон рискует, отправляясь в это путешествие.