– Я не понимаю, – прервала его Плавтина, – как контроль за воспроизведением людопсов позволяет сохранить такую сложную характеристику, как разумность.

– Речь ведь не только о скрещивании, – ответил тот с раздраженной миной, будто преподаватель – не слишком сообразительному ученику. – То, чем мы занимаемся и что отвергли жители той деревни – это внедрение в общество экземпляров, улучшенных с помощью генной терапии. Поскольку эти щенки появляются из ниоткуда, и вдобавок они умнее, чем остальные, бывает, что население отвергает их. Приемные родители видят в этом нечестную конкуренцию со своими родными детьми. Иногда это приводит к детоубийству. Правда, мы часто отдаем улучшенных щенков в бездетные семьи или на воспитание холостякам. В случае, о котором мы говорим, была совершена ошибка, и мы пропустили два поколения – прежде чем вмешаться – из-за халатности и недостатка информации.

На эти чудовищные аргументы Фотида не нашла что ответить. Аттику не нравилось то, что он делает. Но он любил людопсов и подчинялся своему господину. Эврибиад снова заговорил, скорее, зашептал. Уши у него висели, глаза были закрыты, и казалось, что он вот-вот свалится от усталости.

– Отон позволил мне сбежать после этого печального события, но на самом деле он мог бы вернуть меня в любой момент. И сегодня происходит то же самое. Аттик, вы нам преподали очень важный урок. Наша культура – всего лишь выдумка, которую вы изобрели, имитируя фрагменты погибшей цивилизации. И если бы даже мы захотели взбунтоваться и завоевать нашу свободу, у нас бы не вышло. Поскольку жизнь нашей расы зависит от вас. Потому что ни вы, ни Отон не способны нас убить, но если вы решите нас оставить, то через несколько лет мы возвратимся в четвероногое состояние. Мне кажется, никакого достойного выхода не осталось.

Аттик вздохнул. Казалось, он серьезно задумался на несколько секунд, прежде чем ответить.

– Мы не смогли сделать большего. Мы не нашли другого способа для создания разумных существ. Эта зависимость – на самом деле оборотная сторона медали. И я был удивлен, что вы так быстро это поняли, Эврибиад. Вы куда умнее, чем я вас помнил.

Людопес не ответил длинновязому деймону; вместо этого он повернулся к Фотиде и тихо сказал:

– Я полагаюсь на вас. Скажите, что мы должны делать.

Фотида, казалось, заледенела. По мере того как Аттик углублялся в объяснения, она становилась все более напряженной, однако у нее осознание шло другим путем, и другие слова заставляли его кривиться. Плавтина ощущала – слишком неясно, впрочем, чтобы понимать с уверенностью, – о чем думает Фотида. Людопсица не стала уходить от ответа, однако не стала торопиться и, обменявшись взглядами с дядей и супругом, сказала холодно и отчетливо:

– Мы вернемся на остров. Там мы запрем двери, ведущие в остальные части корабля. Отон ничего нам не сделает, потому что не сможет. Мы будем ждать – и долго, если понадобится, – пока наш бог соизволит вспомнить, что без нас он не может вести войну. Тогда мы будем вести переговоры. Дядя, а вам среди нас нет места.

Фемистокл, который за всю дискуссию не произнес ни слова и не сделал ни малейшего жеста, стоял, как громом пораженный. Плавтина задрожала от жесткого тона Фотиды.

– У меня, однако, есть последний вопрос к господину Аттику. Что случится в ваше отсутствие с нашими собратьями, которые остались на Кси Боотис?

– Они обречены на деградацию.

Фотида резко развернулась и направилась к двери, через которую они пришли. Все трое вернулись в просторный отсек, который служил им миром, тихие и несчастные. Между Фотидой и Эврибиадом стоял непреодолимый холод, так что Плавтина решила, что лучше помолчать и переварить всю эту новую информацию. У нее было двойственное чувство. Правильно ли она сделала, что вмешалась и стала причиной всех этих потрясений? Был ли у людопсов другой путь, кроме вечного подчинения Отону? Решение Фотиды казалось далеким от идеала. Эврибиад был уверен, что жить стоило только свободным. Что же они теперь будут делать со своей ложной культурой и разумностью, которые всегда будут оставаться под угрозой? Не может ли Отон уступить людопсам сложную технологию, которая позволяет поддерживать на одном уровне их искусственную расу из поколения в поколение?

Узы не позволят ему принять такое решение. Отон никогда не осмелится совершить ничего, что может угрожать Человеку. А создать конкурента, способного занять место Человека в его узкой экологической нише, значит подвергнуть его не меньшей опасности, чем нападение варваров.

На сей раз они не стали прятаться и поехали поездом на магнетической левитации, так что обратный путь длился на порядок меньше, чем путь туда, и проходил в комфортабельном вагоне, а не посреди странного и хаотичного нагромождения вещей, наполнявшего темные коридоры «Транзитории».

По возвращении их встречал отряд людопсов, в шлемах и при оружии, который устроил им овацию. Казалось, все думали, что Фотиду, Эврибиада, Фемистокла и Плавтину похитили и увели на смерть. Группа возбужденных щенков разгромила вокзал в щепки, и обломки величественного здания кое-где до сих пор дымились. Аристид, один из лейтенантов Эврибиада – боец с ужасным шрамом на морде, с которым Плавтина говорила накануне, – проявил инициативу и разогнал бузотеров с истинно солдатской деликатностью: многие щенки приплелись домой к матерям с головой, звенящей от оплеух. Однако благодаря этому решению деймоны, оказавшиеся в тот день на острове, избежали линчевания. Под охраной эпибатов их проводили до выхода, так что они избежали трепки. Кибернет был доволен тем, как отреагировали его бойцы, но Фотида холодно напомнила ему, что у его войска нет никакой легальной власти над гражданским населением – что Эврибиад неохотно признал.

Пока что автоматов нигде не было видно, и Плавтина решила, что это мудрое решение: стычек еще не случалось, но неподалеку нашли разбитую на куски статую Отона.

На недолгом совещании они разработали план – как лишить Отона своей помощи. Плавтина думала об Ахилле, закрывшемся в своем шатре, но предпочла не напоминать об этой злосчастной истории. Потом все разошлись. Капитан отправился собирать бойцов и организовывать патрули. Фотида поделила на группы оставшееся население на пляже. Ей предстояла трудная задача: объявить, что она теперь заменит Фемистокла, и примирить тех, кто пожелает взять Корабль штурмом, и тех, кто испугается Божьего гнева, – все это в условиях такого сильного потрясения основ, какого не переживала ни одна человеческая цивилизация. Пусть Плавтине и пришлось быть этому свидетельницей, ее не позвали на последовавшие за этим дебаты, поскольку на собраниях Лаоса[74] дозволялось присутствовать лишь взрослым псам: отцам и матерям семейств, как объяснили ей со всей серьезностью. Увидев, что ее участие больше не требуется, Плавтина добрела до своей хижины и рухнула на кровать. Спала она плохо и не видела снов.

Когда на следующий день Плавтину пробудил ото сна ласковый луч оранжевой зари, она заторопилась, желая найти людопсов и расспросить их, как прошли дебаты.