26

В уезде читали разное. К примеру, ходила по уезду рукописная «Повесть 1864 г. 1 марта, написанная своеручно на пользу чтущим, благородной девицы Вологодской губернии Пелагеи Петровой о хождениях ея по тому свету во время суточного обморока». Девица Пелагея Петрова писала, что «видела младенцев, разделенных на четыре сорта: первые – в золотых одеждах, с крыльям; вторые – в серебряных, без крыльев; третьи – без крыльев, но светлы; четвертые – темнообразные, без крыльев. Певчие сказали мне: первые сравнены с Ангелами, а вторые за болезни – с мучениками; третьи – незаконнорожденные, но за невинность почтены местами светлыми, а четвертые – удушены матерями и ради матерного нераскаяния имеют вид темный; а если покаются матери, тогда они позлащены будут и достигнут первых светлостей».

27

Правила для рабочих спиртового завода были довольно строгими. Необходимо было быть на рабочем месте всегда трезвым и ни в коем случае браги не пить. За пьянство и питье браги полагался штраф в размере дневного заработка. Все работы должно было производить тихо, без крика и, самое главное, без нецензурной брани. Крикунов и любителей нецензурно ругаться ждал штраф в размере дневного заработка. Строже, чем за питье браги и ругань, штрафовали только за порчу оборудования и «за произведенную нечистоту на полу или на скамье ретирада» в заводском сортире – за это вычитали двойной дневной заработок.

28

О детстве и юности Сережи Кострикова писательница Голубева в 1936 году написала повесть «Мальчик из Уржума», от которой теперь могут вспомнить только название, да и то не все, а только те, кто эту повесть проходил в незапамятные времена в школе, но так и не прочел.

29

Спиридон Мавромати, как и Киров, своей смертью не умер, хотя по партийной линии не пошел, членом партии вообще не был, наверх не лез, а работал себе тихонько по своей инженерной электротехнической специальности начальником электромеханической части Свирской ГЭС. Не помогло. Его расстреляли в 1938-м по пятьдесят восьмой статье за шпионаж.

И еще. Вятские краеведы не нашли никаких следов листовок, которые печатал юный Сережа Костриков, хотя и обыскали все углы и поскребли по всем архивным сусекам. Может, он и не печатал их вовсе, а все эти листовки – плод воображения писательницы Голубевой.

30

К счастью, Троицкий собор при советской власти не взорвали и не разобрали по кирпичику на хозяйственные постройки. Он и теперь украшает город.

31

Об этом эсере по фамилии Комлев я вычитал во второй главе воспоминаний Михаила Ивановича Касьянова «Телега жизни», где он пишет о своей учебе в Уржумском реальном училище и о жизни в Уржуме с 1913 по 1920 год. Попалась мне на глаза еще и такая деталь, о которой грех не упомянуть. «Военный строй в реальном преподавал подпоручик Ювеналий Иванович Жарков. Он ходил в сапогах, а к ним полагались специальные галоши с прорезями для шпор». Что за прелесть эти галоши с прорезями!

32

Что касается памятников, то Уржум – город уникальный. Второго такого в России, наверное, и не сыскать. В нем нет ни одного памятника Ленину, и даже главная улица носит имя не лучшего друга детей, а Кирова.

33

Из того, что не вошло в этот рассказ об Уржуме, можно составить еще десять таких же рассказов. Не рассказал я о Марии Марковне Логиновой – первой учительнице музыки Петра Ильича нашего, доживавшей в Уржуме свои последние годы, о деревне Лопьял Уржумского уезда, в которой родился Виктор Михайлович Васнецов. Правда, его родители через два года после рождения из деревни и из уезда увезли, но это не мешает уржумцам гордиться своим земляком и каждый год устраивать в Лопьяле «Васнецовские пленэры». Об одном московском художнике, который думал, что Уржум – это город в Китае, о блаженной Сашеньке Прозорливой, жившей в селе Шурма во второй половине девятнадцатого века и умершей в начале двадцатого. Она не столько исцеляла односельчан, сколько советовала, как поступить, и предсказывала будущее. Сашенька была инвалидом и сорок пять лет пролежала прикованной к кровати, а кровать у нее была на колесах, чтобы можно было ездить на службы в церковь. Сотрудники краеведческого музея ездили в Шурму осматривать эту кровать, которую там хранят как реликвию, но оказалось, что никаких колес у этой кровати нет и, скорее всего, не было. Не рассказал об оркестре мальчиков, игравшем в уржумском клубе в самом начале прошлого века, о том, что первый мотоцикл появился в Уржуме в 1912 году и был немедленно запрещен, поскольку очень сильно шумел и пугал местных жителей, о том, что в городе было три извозчика, в любой конец довозивших за гривенник, о том, как местные жители ловят чехонь на резинку, о теплоходе «Василий Чапаев», приплывающем каждой весной по высокой воде в Русский Турек, о туристах, увозящих из Уржума целые сумки с местными водками, настойками и бальзамами. Не рассказал о том, как местные знахари лечили раньше все болезни наговорами на редьку, нашептываниями на воду, масло, да и сейчас, бывает, так лечат, о том, как в 1913 году уездное земство послало крестьянина Меркушина в Моравию перенимать тамошний опыт, и о том, как он вернулся с такими большими глазами от удивления… Не рассказал, наконец, об угольном утюге с головой писателя Толстого на заслонке, хранящемся в уржумском краеведческом музее. Делали эти утюги в Верее, но каким-то образом они добрались и до Вятской губернии. Не писал бы граф: «Учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же – собрание самых грубых суеверий и колдовства…», так его портретом, может, украшали бы самовары или железнодорожные подстаканники или даже благословляли бы молодых. Благословляли же портретом Писемского, который не только не был зеркалом русской революции, но даже и босым никогда не ходил. Нос у Льва Николаевича длиннее, чем был на самом деле, для того чтобы графа удобнее было водить за него при загрузке горячих углей в топку. Бывало, доведет он несчастную Софью Андреевну до слез своими капризами, придирками и постоянными переписываниями, уйдет она к себе в комнаты, достанет из потайного ящика в комоде такой утюг, велит Агафье или Лукерье принести горячих углей, насыплет их в утюг и смотрит, смотрит на него, а