Роза согласно кивнула.

– Спасибо вам за все! – тихо проронила она и добавила почти спокойно: – Я так рада, что вы здесь.

– Ах, ну что вы, Роза! – смутилась женщина и легонько потрепала ее по плечу. – Это я страшно рада, что вы здесь!

Они стояли в коридоре возле дверей в палату.

– Основная проблема с больным на данный момент, – вещал им еще совсем молоденький врач, больше похожий на студента, чем на специалиста, которому можно вверить жизнь дорогого человека, – это обезвоживание организма и неправильное питание в течение последних нескольких месяцев. Полагаю, что боли начались у него уже давно, а питался он кое-как. Первичный осмотр сразу же выявил непроходимость кишечника. Но я пока опасаюсь проводить дальнейшее обследование. Надо, чтобы больной вначале пришел в себя, понаблюдаем за динамикой… Думаю, к завтрашнему утру мы будем располагать большей информацией о его состоянии. А сейчас вы смело можете отправляться домой и немного отдохнуть.

– Но если подтвердится ваш первый диагноз, непроходимость кишечника? – спросила Роза. Лицо у нее осунулось и было белым как мел. – Что дальше? Еще одна операция?

– Пока не знаю! – неохотно ответил доктор. – Мы ждем из Лидса медицинскую карту с полной историей его болезни. Надо ознакомиться с тем, как протекали предыдущие курсы лечения. Удостовериться в том, что операция может действительно помочь ему… в противном случае… придется довольствоваться обычным терапевтическим лечением. Таблетки и все такое.

– Ах, боже мой! – заплакала Роза, закрыв лицо руками. Молоденький врач в испуге отшатнулся от нее и сконфуженно умолк, переминаясь с ноги на ногу. Ему явно не терпелось поскорее уйти.

– Как я объясню все Мэдди? – плакала Роза, глядя на Тильду, а потом на отца сквозь щели в жалюзи, которыми были завешены стеклянные панели в его палате, выходящие в коридор. Он по-прежнему лежал неподвижно, не реагируя ни на что вокруг.

Пожалуйста, папа, взмолилась про себя Роза, приди в себя! Пожалуйста, умоляю тебя! Не умирай прямо сейчас!

Очнувшись от сна, Роза не сразу поняла, где она и что с ней. За окнами плескался серый рассвет. Тусклый свет проникал с улицы сквозь тонкие больничные шторы. Где-то рядом ритмично работал кардиомонитор, и все равно только через несколько секунд до нее дошло, что она провела ночь в больнице. И сразу же больно заныло сердце. Ноющие боли не отпускали ее со вчерашнего дня.

Роза потерла онемевшую шею и выпрямилась, чуть не ойкнув от боли, пронзившей плечо. Она долго сидела, скрючившись у изголовья больного, ожидая, пока тот очнется. Она задремала было, но тут же проснулась, стоило отцу слабо сжать ее пальцы.

– Проклятая больница! – прошептал Джон, едва ворочая языком, во рту у него пересохло от жажды. – Почему я здесь?

– Наконец-то! – облегченно вздохнула Роза, стараясь не показать ему своего волнения. Она взяла с прикроватной тумбочки мензурку с водой и осторожно дала отцу выпить всю воду до капли. – Думаю, ты оказался здесь потому, что вел себя наплевательски по отношению к своей болезни и всячески игнорировал все, что тебе прописали врачи.

Джон молча устремил в потолок отрешенный взгляд. Глаза у него ввалились, под нижними веками залегли темные круги. Роза тоже сидела молча, не в силах выразить обуревавших ее чувств. Только бы не расплакаться, думала она. Плачущая дочь у изголовья умирающего отца. Нет! Такая картина точно не пришлась бы по нраву Джону Джейкобзу. С художественной точки зрения – выбить слезу из зрителя – пошловато, дурной вкус…

– Хочу домой! – тихо прошептал он. – Забери меня отсюда! У меня еще столько работы…

– Папа! – Роза наклонилась к нему и прижалась лбом к его руке. – Почему ты не сказал мне всей правды?

– Да как-то до этого не дошло! У нас и времени-то было всего ничего… – слабо отмахнулся отец. – Ты ведь приехала совсем недавно. Моя болезнь – это наказание за все мои грехи. Как же не хочется терять тебя снова!

– Папа! Ты… – она на секунду замялась, – ты… не оставишь нас прямо сейчас! – твердо заявила она, хотя и плохо представляла себе, что может случиться с отцом в любой момент. – У нас есть время. Не очень много, но есть! Твой врач говорит, что ты не обращал внимания на мучительные боли. И другие симптомы. Но ничего! Они тебя подлатают, и мы еще сможем пожить все вместе в твоем доме одной семьей!

– Может быть, – задумчиво отвечал Джон. – Может быть… Чего не случается в жизни…

– Не оставляй меня, папочка! – взмолилась вдруг Роза, и все ее чувства хлынули наружу и, кажется, готовы были затопить и палату, и коридоры больницы, и ее окрестности… – Не бросай меня снова, ладно?

– Я… постараюсь! – пообещал ей отец слабеющим голосом. – Роза! Если бы ты только знала, как я обо всем сожалею!

– Пожалуйста! Не будем больше об этом! – Роза отвернулась вытереть слезы.

– Нет, будем! – дребезжащим голосом упрямо просипел отец. – Будем. Я буду. Я хочу снова и снова повторять слова раскаяния. И я буду каяться до тех пор, пока смогу шевелить языком. – Он помолчал, и Роза подумала, что больше он ничего не скажет. Но отец передохнул и продолжил: – Пожалуйста, не запрещай мне. Позволь хотя бы частично облегчить мне мои душевные муки, снять гнетущий камень с души. И прости за эти пафосные слова. Получается что-то вроде рвущей душу картинки – возвращение блудного папаши… – Он попробовал усмехнуться, но получилась жалкая кривая гримаса, так ничтожно мало сил было сейчас в его иссохшем и изъеденном болезнью теле. И на что он растрачивает эти силы, ужаснулась Роза и сделала движение остановить его, но он еле заметно сдвинул брови, и она замерла, поняв, что не должна в эти минуты – возможно, последние минуты его жизни – препятствовать его словам, ибо это говорит его сущность.

– Но я и правда, когда говорю вслух, какой я негодяй, – почти шептал отец, – то камень чуть меньше давит на сердце, хотя, может быть, это самообман, дурная игра с самим собой, и нет мне прощения… – Дыхание его на последних словах стало надсадным, на то, чтобы произнести такой длины и эмоционального напряжения монолог, у него ушли, вероятно, все силы, какие были. Розе невольно вспомнились сцены античных трагедий, и она ничего не сказала в ответ, боясь, что отец начнет ей отвечать. И как знать? Слова покаяния в самом деле могут стать для него последними, а ей того не хотелось. Ей не нужно было его покаяние, ей нужен был он сам, дома, в домашней одежде, занятый или своими картинами, или незначащими пустяками, которые в действительности никакие не пустяки, а суть самой жизни, пока человек живет, чувствует и откликается на чувства близких ему людей – в этом и состоит великий смысл жизни и не надо искать другого, надо просто пребывать на этом свете в гармонии с миром и самим собой, а если это не получается, надо учиться этому и радоваться любому успеху на этом пути…

– Доброе утро! – жизнерадостно приветствовал их энергичный медбрат. На его лице сияла веселая улыбка, и вся его крупная фигура излучала оптимизм и здоровье. Он так стремительно ворвался в палату, не дав Розе возможности ответить на последнюю реплику отца и своим появлением сбросив их с горних высот обретения ими друг друга – взаимного принятия и понимания.