Тейлор проводил свою жизнь в ритуалах, однако, как и фон Кнобельсдорф, был психопатом, моральным уродом. Он ничего не достиг, лишь научился обманывать простофиль. Тем не менее простофили были полезны также и Харбарду.

Тейлор свел его с молодыми людьми, которые уже сделали первые шаги в познании оккультных наук. К тому же Лукас умел рисовать, что было чрезвычайно важно для следующей стадии освоения знаний о волке. Было уже понятно, что им придется воссоздать волчий камень, но его изображение каждый раз было неточным, и это сводило Харбарда с ума.

А затем у колодца к нему внезапно пришло озарение. Харбард понял, что нужно сделать для создания вервольфа, – необходимо наносить эти рисунки на плоть, испытывая мучения и еще больше восставая против добра и благопристойности. И профессор подумал, что оно того стоит. Он был патриотом и ненавидел нацистов. Если ему удастся обеспечить союзников оружием, которое сыграет решающую роль в войне, это станет достижением всей его жизни. Поэтому он вместе с Хэмстри приступил к делу, используя тавро для клеймения скота и рубанок. Эта ужасная, вызывавшая отвращение работа глубоко потрясла Харбарда, и он просыпался по ночам в холодном поту.

Но со временем он привык к тому, что делает, и смог убедить себя в том, что такие люди, как Хэмстри, заслуживают свои страдания. Нужно было найти другой способ встряхнуть собственное сознание; для подпитки видений нужно отыскать жертв, которые заслуживают пыток меньше, чем Хэмстри. Чтобы достичь цели, необходимо уничтожить в себе сострадание и поступиться моральными принципами, – по крайней мере, так сказал профессору бог. Гулльвейг видела, как Локи наблюдал за действиями Харбарда, как смеялся над пытками, как поздравлял себя с тем, что заставил Тейлора и его глупых молоденьких учеников терпеть это бесполезное прокалывание плоти. И все же бог немного поделился с Харбардом волшебными знаниями, которых профессору хватило для того, чтобы связать волка с человеком. Бог улыбался, когда увлекал старика на черный берег, чувствуя его ужас. Но как сильно ужаснулся бы он, если бы знал истинную природу этого холма! Гулльвейг поняла ошибку Харбарда, ошибку, которую много веков подряд совершали те, кто претендовал на роль колдуна. Харбард не догадывался, что у Локи есть к нему личный интерес. Бог мог бы наделить профессора знанием в одно мгновение, но ему хотелось посмотреть, как далеко зайдет Харбард. Станет ли он ради божественного откровения уничтожать самого себя? Да и вообще, знал ли Локи, что имеет дело с реинкарнацией Одина? Хватило ли ему силы собственного колдовства, чтобы это рассмотреть?

Харбард чувствовал, что готов осуществить первые попытки по созданию волка. Он заранее понимал, что это будет пока что лишь эксперимент, поэтому решил начать с кого-то, кого мог позволить себе потерять. И он-таки потерял первых двух: пытки были слишком жестокими. Однако жертва оказалась не напрасной. По мере того как Харбард разрушал свою психику, происходящее становилось ему все понятнее. Ему нужны были жертвы двух типов: те, с которых нужно обдирать плоть, снимать скальп и уродовать, чтобы продвинуть сознание колдуна в такие области, куда он не смог бы попасть при обычных условиях, и те, на теле которых следовало оставлять проколы и отметины, – прототипы будущих людей-волков.

Дэвид Ариндон был пятым из таких прототипов, и с ним начались проблемы. Все пошло слишком уж хорошо. Харбард был шокирован, когда под действием пыток Ариндон неожиданно сам проник в мир грез. Он раскрыл Харбарду местоположение сабли-полумесяца, которая хранилась в коллекции археолога-любителя из графства Дарем. Ариндон попросил профессора реквизировать оружие, что тот и сделал.

«Оно может убить волка или отсечь его от человека, носившего на себе проклятье», – заявил Ариндон. Именно тогда Харбард и принял решение вызвать к себе Кроу, чтобы изучить волка поближе и заставить его выдать свои секреты. И хотя сабля-полумесяц действительно смогла остановить волка, когда тот попытался сбежать, Харбарду так и не удалось с ее помощью подчинить его своей воле.

На самом деле появление Кроу отпугнуло Локи. Но теперь Харбардом заинтересовалось нечто гораздо более ужасное – страшная сила, явившаяся на запах золота, крови и адского огня, сила, сеявшая смерть, только смерть. Один.

Гулльвейг сидела в замке теней лицом к лицу со стариком. Внезапно ей стало очень холодно. Она почувствовала, что Всеотец спит, и поняла, что ему снится Харбард. Именно в этот момент она уже знала, что попала в беду.

Харбард, которого окружающая обстановка, казалось, привела в состояние транса, вдруг посмотрел ей прямо в глаза и произнес:

– Скажи мне, ведьма, почему я должен тебя отпустить?

Гулльвейг напряженно сглотнула. Неужто это воплощение Одина поняло, что является богом?

– Потому что, – ответила она, – я могу убить волка и этим спасти тебе жизнь.

Харбард не понял ее.

– Я сам буду контролировать волка, – ответил он.

– Его нельзя долго контролировать. Мало-помалу в своих снах он ослабляет путы, ищет возможности вырваться из оков. Он корчится и напрягается в каждом из девяти миров. А здесь он уже почти освободился. Когда волк освободится полностью, он будет нести с собой только смерть – и для тебя, и для меня.

– Я буду его контролировать. Обуздаю его силу ради добра.

– Ты не сможешь этого сделать. Ты ему враг. Ты – Один.

– Да, – согласился Харбард. – Теперь я это знаю. Мое сознание проясняется.

Гулльвейг почувствовала, что тени, из которых состоял этот замок, сжимаются вокруг нее. Выходит, бог сделал для Харбарда то же, что много лет назад для нее: скрыл от него его собственную природу. Сон, который не знал о существовании того, кому он снится.

Ни один смертный не смог бы извлечь детали ее плана из ее сознания. Гулльвейг сконцентрировалась на истине. Она хотела сохранить Харбарду жизнь, даже если это будет означать отрицание уничтожения бога, чьим сном являлась реальность этого человека. Даже самому Одину было бы крайне сложно выведать у нее подробности задуманного – что уж говорить об этом слабом воплощении бога?

Харбард ничего не ответил. В своей обычной жизни он плясал в хороводе собственных мыслей, выхватывал новые идеи, изучал их, после чего сортировал и отбраковывал, словно девушка, собирающая на лугу цветы для букета. Не более того. Теперь же, когда профессор стал ближе к богу, которому он снился, его мысли стали невероятно тяжелыми; они напоминали огромные валуны, которые, если сдвинуть их с места и привести в движение, способны снести все на своем пути, и ничто их уже не остановит.

Харбард никак не мог отделаться от впечатления, что эта женщина пытается обмануть его. Может быть, она сама хочет управлять волком? О да. Это желание буквально сочилось из нее, и он чуял его запах.

Профессор подумал, что, раз магия завела его так далеко, теперь уже нет смысла сворачивать с этого пути. Начиная с самых первых экскурсов в оккультизм, он все ближе подходил к пониманию того, кто он. И у колодца наконец увидел это. Таким образом, неудивительно, что мозги у него работали намного лучше, чем у обычных смертных. Харбард был богом или частью бога. Все, что теперь ему было нужно, – это сделать еще один шаг по дороге, на которую он вышел. Но помимо этого, после того как Харбард побывал в колодце, у него появилось еще одно, новое для него чувство – злоба. Он думал об Одине, и в голове мелькала целая вереница других его громких имен: Гиннар, мошенник; Болверк, творящий зло; Глапсвид, сводящий с ума; Сколлвалдр, вероломный; Игг, ужасный; Нйотр, использующий других; Храми, потрошитель. Да, этого бога называли и так. Приблизившись к нему, Харбард почувствовал, что приобрел нечто большее, чем просто знание. И он готов был заплатить требуемую цену.