– А у нее есть душа? – спросил Джулиано с неожиданной горечью.

– Ты думаешь, что искореженная душа лучше, чем полное ее отсутствие? Утрата того, что могло стать твоим, приносит самые сильные мучения: знать, что что-то было почти в твоих руках – но ты упустил это, позволил ему выскользнуть. Мне думается, что ад выглядит несколько иначе, чем его описывают. Это не негасимое пламя, раздираемая плоть и удушливый запах серы. Это вкус рая, который ты помнишь – но утратил навсегда.

– Боже мой, Анастасий! – воскликнул Джулиано. – Откуда у тебя такие мысли?

Он порывисто положил руку ей на спину. Это был чисто дружеский жест, не имеющий никакого отношения к проявлению нежных чувств. Спустя мгновение Джулиано убрал руку, и Анна перестала ощущать солнечное тепло.

– Поезжай с нами в Иерусалим и добудь эту картину для Зои, – бодро сказал он. – Мы отплываем завтра утром. Но полагаю, что ты об этом знаешь. – Джулиано рассмеялся, и, хоть и стал вскоре серьезным, в его глазах продолжали плясать веселые огоньки. – Между прочим, у нас никогда раньше не было корабельного лекаря.

Анна стояла у поручней корабля. День клонился к вечеру, и солнце низко стояло над горизонтом. Холодный ветер дул ей в лицо, а легкие наполнял резкий соленый воздух. Прошло несколько дней с тех пор, как они оставили берег Константинополя. Корабль уже успел пересечь Мраморное море и сейчас плыл по Средиземному. Анна начинала привыкать ходить по наклонной палубе во время бортовой качки, а также носить штаны, которые ей одолжили. В тунике и далматике было крайне неудобно взбираться по лестницам и протискиваться через узкие проходы. На корабле не было возможности все время придерживать подол одежды, которая оказалась совсем не подходящей для таких условий. Джулиано предложил Анне переодеться, и через несколько часов она поняла, что новое облачение ее полностью устраивает.

Джулиано почти все время был занят. Ему понадобилось все его уменье, чтобы командовать людьми, которых он почти не знал, и вести корабль на юг в это время года против течения, идущего от берегов Египта мимо Палестины, а затем на запад. Даже когда ветер был попутным, моряки должны были соблюдать предельную точность, натягивая шкот и вытравливая трос.

Анна услышала шаги за спиной. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, кто это.

– Где мы? – спросила она, когда Джулиано встал рядом с ней.

Он стал показывать:

– Родос впереди. Кипр находится вон там, дальше на юго-восток.

– А Иерусалим? – поинтересовалась Анна.

– Еще дальше. Александрия – вон там. – Он развернулся и вытянул руку на юг. – Рим расположен на западе, а Венеция – к северу от него.

Впервые с начала плаванья им удалось выкроить немного времени, чтобы поговорить наедине, не опасаясь, что их подслушают члены команды. У Анны из головы не выходили замыслы Зои и смерть Григория, но ей не хотелось сдирать корочку с раны, которая так медленно заживала.

Она подумала о знаменитой великой скале, служившей защитой Средиземному морю от опасностей океана и, по общему признанию, простиравшейся до края света.

– Ты когда-нибудь выходил за Геркулесовы столбы в Атлантический океан? – спросила Анна, дав волю воображению.

– Пока нет. Но, надеюсь, когда-нибудь это сделаю. – Джулиано прищурился от яркого солнца. – Если бы у тебя был выбор, куда бы ты поехал?

Этот вопрос застал Анну врасплох. Мысли вихрем закружились у нее в голове. Женщина не хотела рассказывать о своих давних мечтах, которые сейчас ничего не значили.

– В Венецию. Она красива?

Анна ожидала услышать в его голосе озабоченность и напряжение. Но Джулиано снисходительно улыбнулся.

– Она не похожа ни на один другой город, – ответил он. – Да, Венеция невероятно красива, таким может быть только город грез, мысль, скользящая по водной глади. Пытаться дотронуться до нее так же бессмысленно, как поймать сетью лунный свет. Но в то же время этот город реальный, как мрамор и кровь, и отвратительный, как предательство. – Глаза Джулиано были полны нежности и сожаления. – В ней есть очарование музыки, звучащей в ночи. Она западает в душу, как самые прекрасные видения, снова и снова всплывая в памяти, когда ты уже думаешь, что наконец избавился от воспоминаний о ней.

Он взглянул на темнеющий горизонт.

– Полагаю, что теперь я не смогу забыть и Византию. Она – нежная, ранимая, более снисходительная, чем Запад. И, возможно, более мудрая. – Джулиано глубоко вздохнул и медленно выдохнул.

С севера подул ветер, и на гребнях волн появилась белая пена, которую срывало стремительное течение. Шумело море, скрипела деревянная палуба. Анна чувствовала себя счастливой и с нетерпением ждала, когда Джулиано вновь заговорит.

– Знаю, что нам необходимо заново захватить Иерусалим во имя спасения христианского мира, – продолжил он. – Однако боюсь, что мы сосредоточились на цели и не подумали о цене. – Венецианец грустно усмехнулся. – Мы жертвуем Византией, чтобы получить Иерусалим, и в результате теряем весь мир. Не понимаю… Но у меня есть славное красное вино…

– И, конечно, венецианское, – быстро прервала его Анна, избавившись от напряжения, сковавшего ее изнутри.

Джулиано рассмеялся.

– Разумеется. Пойдем и выпьем его вместе за ужином – корабельным, но неплохим, – беззаботно сказал он.

Отогнав от себя докучливые мысли, Анна приняла приглашение. Она оторвалась от поручней, стараясь удержать равновесие на слегка накренившейся палубе.

Это был приятный ужин, хоть она и почти не ощущала вкуса еды. Они с Джулиано непринужденно беседовали на разные темы, обсуждали места, где побывали, людей, которых встречали, общих знакомых. Анна заметила, что Джулиано с удовольствием, без всякой злобы и насмешки, рассказывал о странностях и нелепицах, которые ему довелось повидать. Чем дольше она его слушала, тем больше находила в нем положительных качеств и тем сильнее он ей нравился. И тем меньше у нее оставалось шансов рассказать ему всю правду о себе. Джулиано относился к ней как к человеку, которого не опасался, в котором не видел соперника. Анна понимала, что его доброта по отношению к ней частично связана с тем, что он чувствовал свою полноценность как мужчина, имеющий возможность насладиться удовольствиями, недоступными Анастасию. Ее приятно удивила деликатность, с которой Джулиано старательно обходил эту тему.

В два часа ночи его позвали на палубу, потому что погода ухудшилась. Анна пошла к себе. Она выпила больше вина, чем обычно, и готова была разрыдаться. Не успела Анна закрыть за собой дверь, как жаркие горькие слезы потекли по ее щекам. Если бы она не была такой усталой, то, возможно, ревела бы до тех пор, пока не выплакала бы все до последней слезинки. До каких пор это может продолжаться? Что ей остается, кроме как дорожить дружбой Джулиано, его доверием, снисходительностью, желанием делиться с ней своими мыслями? Анна ни за что не отказалась бы от всего этого ради того, чтобы на короткое мгновение проникнуться жалостью к себе и поддаться отчаянию, перед которым она сама захлопнула дверь.