Запертый внутри своего английского коттеджа, он изливал энергию, которую ему нужно было употребить на совершение добрых дел, в доставляющие ему удовольствие тела.

Много раз он пытался с этим бороться. Проходила неделя, Сиед не позволял своим слугам впускать ни одного мужчину. Он садился в кабинете, изучая манускрипты, взятые из библиотеки, переписывая их изящной рукой в книгу с кожаным переплетом, сдерживая себя усилием воли.

Сиед писал напыщенные сочинения, такие как «Законность удовольствия: желание и эксплуатация», в которых он защищал свою позицию и осуждал политику наваба. Другие многословные размышления затрагивали идеи равенства, гуманизма, колониальное чудовище, грехи религии и добродетели разума.

Он был ироничным животным — высокообразованный мужчина, который хотел отождествлять себя с невежественными людьми. Однажды Сиед написал любопытное сочинение: «История фаллоса в сельской местности: эволюция коварной мести». В нем он утверждал, что крестьянин, не способный проявлять открыто свое чувство превосходства перед господствующей элитой, тысячелетиями делал это тайком, будучи наделенным мужским достоинством большего размера и особенной мужественностью.

Но Катерина видела, что творчество не было для него безопасным выходом. Он мог быть упорным и суровым, только yвеличивая собственную рану. Каждый раз болт закручивался еще сильнее. Постепенно Сиед погружался в молчание, у него пропадали слова. Он переставал писать, разговаривать. Однажды болт закручивался на свой последний оборот, он освобождался и падал со звоном на пол; и когда Катерина приходила в поисках Сиеда в кабинет, то он лежал в своей спальне, занимаясь геометрией с еще одним прекрасным юным телом, обретая удовольствие и свой утраченный голос.

Благородные устремления отходили на второй план.

Катерина чувствовала себя менее связанной, чем Сиед. Ей не Ипжно было охотиться постоянно, и она могла выбрать мужчину, которого хотела, из тех, кто оказывался в постели Сиеда. Иногда он сам рекомендовал ей кого-нибудь. Затем все перемещалось в ее комнату: Сиед сидел в кресле в темном углу, а она получала удовольствие, насколько могла. Молча и непринужденно.

В отличие от Сиеда, она не чувствовала необходимости давать столько, сколько могла. Катерина просто брала, брала и брала, а когда все заканчивалось, она хотела остаться одна. Пока они отдавали, ее партнеры были свободны брать то, что могли. Но однажды, ощутив невероятную дрожь и издав один-единственный крик, она пришла к безошибочному выводу, что это было хорошо и по-настоящему. В лучшем случае, у мужчины было несколько минут, чтобы закончить то, что он мог. Мужчина уходил, Сиед появлялся из тени, обнимал ее за голову и нежно напевал ей ласковые слова.

Странно, но это имело для нее больше значения, чем связь с мужчиной. Сам акт был всего лишь освобождением, вариацией на темy чувственного массажа Банно и только незначительно лучше, чем облегчение от ее собственных рук. Не было настойчтвого желания до и после; медленное удовольствие, которое Катерина обнаружила в последние годы, было наградой за истинную страсть.

Отряд королевских слуг Сиеда отбирал, готовил, награждал и наставлял отряды мужчин. Верный своим убеждениям, Сиед был невероятно щедр по отношению к своим слугам, и в разговорах с мужчинами впоследствии слуги ручались, что будут вести себя благоразумно и хранить молчание, что их хозяин защищен от чрезмерных слухов.

Катерина могла не беспокоиться.

С годами она научилась находить удовольствие, не оглядываясь через плечо. Полностью усвоив урок Сиеда по поводу благоразумного отчуждения, которое обеспечивало свободу в контексте Индии, она обрела уверенность. Катерина скакала по лесам, полям и веселилась на просторах дикой природы сельской местности, которая впервые захватила ее воображение в «Редких вещах с Востока Джона», когда она была ребенком. Несколько раз в неделю она уезжала по собственнв инициативе, сбегала из тесного коттеджа. Иногда она гуляла по полям пшеницы, которые тянулись на целые мили, пробегая пальцами по колючим колосьям; иногда она сидела часами у Банганга, кидая маленькие камешки в поднимающиеся волны, а иногда она отдыхала под огромным фикусом у древнего храма Деви, слушая бесконечные гимны, которые звучали внутри.

По земле стали ходить слухи о ее эксцентричности, магической силе, тайных делах.

Ее это не волновало. С годами ее стало страшить поведение королевского дома. Все, что она и Сиед делали, было чепухой по сравнению с этим.

Охота за легкомысленными удовольствиями наполнила жизнь правителей Джагдевпура. На кухне наваба было пятьдесят два повара, каждый из них специализировался в одном-единственном блюде. Все повара должны были готовить свое блюдо каждый день. Наваб откусывал от них иногда кусочек, а остальную еду отправляли во дворец собак, где ее выкладывали в посуду для животных.

За каждой собакой ухаживал отдельный человек, и, если с собакой что-то случалось, это могло стоить слуге работы и подвергнуть его жизнь опасности. Из-за преждевременной смерти любимой собаки наваба Великой Дэйн, Гулбадана, человека, который за ней ухаживал, Имтиаза, публично пороли, пока его кожа не стала свисать со спины маленькими кровавыми клочками. Гулдабану устроили королевские похороны, принеся в жертву одиннадцать белых павлинов, и солдаты с золотыми лентами и красными ремнями маршировали туда-сюда, когда собаку опускали в могилу в отполированной тиковой шкатулке.

Наваб в самом деле любил своих собак и каждый день брал одну из них с собой в дом, чтобы спать вместе с ней

В своей книге он написал: «То, что может сделать собака, человек никогда не может».

Это ставило в тупик молодых студентов в течение нескольких поколений.

Женская половина была похожа на дворец собак, отличающийся несметным количеством представительниц прекрасного пола и еще большей роскошью. В первый раз, когда Катерина посетила это место, у нее захватило дух от огромного количества прекрасных женщин, переполнявших дворец, — их было больше сотни. «Ни у одного мужчины, — подумала она, — нет права обладать столькими женщинами». Они столпились вокруг нее, их кожа блестела от благовонного масла, их уши, носы и пальцы сверкали бриллиантами и рубинами, их тела были завернуты в шелка и в парчу. Но их глаза были пусты; даже любопытство к ней было тусклым. Сиед сказал, что это потому, что никакое количество информации о внешнем мире не сможет помочь им изменить их жизни. Атмосфера излишества испортила их души. Некоторых из них приводили к навабу последний раз несколько лет назад. Они должны найти выход для себя и своих тел за блестящими стенами женской половины

У наваба был специально оборудованный трон, достаточно широкий, чтобы вместить его мясистые ягодицы и несколько подушек сзади. Он стоял в большой комнате на широкой платформе, к которой вел пролет из двенадцати широких ступеней. Слева от него был столик с мраморной крышкой для кубков и тарелок. Справа — пять стульев с пишущими ручками для официальных представителей. Наваб сидел на своем троне долгие часы, борясь с запором и принимая просителей, которые толпились на лестнице, сложив руки в мольбе. Дело государства зависело от слабого пищеварения наваба и его ректальных взрывов.