«Дорогая моя, возлюбленная Эмма, радость души моей, — писал Нельсон, едва получив сведения о том, что французы снимаются с якоря, — стало известно: объединенный флот противника выходит в открытое море. Ветер очень слабый, и до завтра я вражеские корабли увидеть не рассчитываю. Да пошлет мне Бог войны удачу. В любом случае я постараюсь, чтобы мое имя навсегда осталось дорого тебе и Горации. Я люблю вас больше собственной жизни, и поскольку тебе я пишу последней перед Сражением, от души надеюсь — после Сражения мне удастся закончить это письмо. Да благословит тебя Бог, о чем молит Его твой Нельсон-и-Бронте… Да принесет нам Всемогущий победу над этими типами и позволит установить мир».

Писал Нельсон и Горации: «Люби дорогую леди Гамильтон, ведь она тебя так любит. Поцелуй ее от меня». Горация — его «любимый ангел». И подпись: «Твой отец».

С фрегата «Юралис» Генри Блэквуд самым тщательным образом следил за маневрами вражеского флота и, едва заметив что-то, немедленно сигнализировал на «Викторию». Сначала он насчитал девятнадцать судов, вышедших из Кадиса, потом — двадцать пять, наконец — все тридцать три. Судя по всему, они «явно направлялись на запад». Как раз этого, записывал адмирал в дневнике, «им сделать не удастся, если только будет во власти Нельсона-и-Бронте им воспрепятствовать».

Перейдя на корму «Виктории», Нельсон бросил группе мичманов: «Или сегодняшний день (20 октября), или завтрашний станет для вас днем удачи, мои юные друзья». И далее он не раз повторит: «21-е — наш день», добавив, что в семейном календаре Нельсонов это красная дата.

У себя на «Монархе» адмирал Коллингвуд начал день как обычно. Во время бритья он спросил стюарда, не видно ли противника. Стюард высунул голову из иллюминатора тускло освещенной каюты и доложил: сквозь туман можно разглядеть «множество крупных кораблей». Скоро их будет куда больше, лаконично заметил Коллингвуд, продолжая бриться. Когда в каюту к нему вошел первый лейтенант, адмирал посоветовал ему последовать своему примеру и надеть вместо сапог туфли и шелковые чулки. «Врачу так будет уд об-нее». Флаг-капитан Коллингвуда Эдвард Ротерхэм, которому услуги врача, к счастью, не понадобятся, делал, однако же, все, чтобы ими воспользоваться. На палубе он появился при полном параде, включая большую треуголку. К бою, заметил Ротерхэм, он всегда одевается и будет одеваться именно так.

А на «Виктории» всеобщее внимание привлекло одеяние самого Нельсона. Все заметили, что, вопреки обыкновению, на поясе у него нет шпаги. Шпагу, снятую с подставки, для него приготовили, но Нельсон так и оставил ее лежать на столе. А надел он не парадный, довольно поношенный камзол с полами, подбитыми не шелком, а простой шерстяной тканью[58]. Правда, на груди, слева врач Битти заметил привычные «четыре звезды различных орденов»: отличная мишень для снайперов противника, устроившихся на реях. Битти буркнул — неплохо, если кто-нибудь обратит на это внимание адмирала. Секретарь и капеллан Нельсона желания не выказали, а когда Битти выразил намерение в таком случае сам поговорить с Нельсоном, Скотт остерег его: «Подумайте, доктор, стоит ли? Я бы лично ни за что не стал этого делать». Тем не менее Битти решил при первом же удобном случае — в ходе ежедневного доклада о заболевших членах экипажа — попробовать.

Накануне вечером «Виктория» шла курсом, параллельным французам, милях в двадцати от них, так чтобы не насторожить де Вильнева и не заставить его вернуться в порт. Но 21 октября, в четыре утра, Нельсон неожиданно приказал изменить направление и повернул навстречу противнику. Едва небо немного посветлело и стали видны сигналы, Нельсон скомандовал всем кораблям занять место в боевом строю. После чего англичане двумя колоннами, во главе с «Викторией» и «Монархом», медленно двинулись вперед.

Оставалось еще немного времени для личных дел, и Нельсон попросил Харди и Блэквуда, прибывшего с «Юра-лиса», спуститься к нему в каюту. Здесь он предложил их вниманию и попросил засвидетельствовать своими подписями следующий документ:

«21 октября 1805 года. Дано в виду объединенного флота Франции и Испании. Расстояние — около десяти миль.

Имея в виду важные услуги…оказанные нашему королю и стране в Неаполе и впоследствии преумноженные… Эммой Гамильтон, вдовой Достойного и Достопочтенного сэра Уильяма Гамильтона и, насколько мне известно, не отмеченные никаким вознаграждением со стороны нашего короля и страны… Будь у меня самого возможность оценить их службу, я бы ни в коем случае не стал апеллировать к своей стране. Но поскольку такой возможности у меня нет, я оставляю Эмму, леди Гамильтон, на попечение моего короля и страны в надежде, что они обеспечат ей достойное существование, соответствующее ее рангу. Вверяю я также стране мою приемную дочь Горацию Томпсон Нельсон… желая, дабы впредь она называлась только Нельсон.

И это единственная милость, о которой я прошу моего короля и страну накануне сражения во имя их чести и славы. Да благословит Господь моего короля, мою страну и всех тех, кто мне дорог. Само собой разумеется, они наверняка будут обеспечены всем необходимым».

Заверив подпись Нельсона, Харди и Блэквуд вернулись вместе с ним на верхнюю палубу и начали обход боевых постов. Им показалось, он пребывал «в превосходном расположении духа». Нельсон обменивался солеными репликами с офицерами и матросами, говорил о грядущей победе, вообще излучал жизнерадостность и веселье, как и накануне, когда небрежно толковал о том, что, глядишь, в очередном сражении потеряет ногу, а если убьют, флотская профессия будет овеяна ореолом такой славы, что его примеру захотят последовать все. Нельсон осведомился у Блэквуда, сколько вражеских кораблей он хотел бы захватить в плен. Лично он, Нельсон, не удовлетворится менее чем двадцатью. По мнению Блэквуда, и четырнадцать явились бы превосходным результатом.

С приближением к противнику задул легкий бриз, паруса надулись, оркестр заиграл маршевую музыку. Всю складную мебель свернули или унесли вниз, матросам, убирающим адмиральскую каюту, было велено с особым вниманием отнестись к портрету леди Гамильтон. «Смотрите, с моим ангелом-хранителем ничего не должно случиться», — строго наказывал Нельсон.

Чуть позже, продолжая кружить по палубе, он остановится подле матроса, наносящего очередную зарубку на орудийный лафет. Матрос пояснил: прежние — знаки уже одержанных англичанами побед, а сейчас он делает новую на случай, если будет убит в бою. «Ничего, успеешь еще пометить вражеские пушки», — заметил адмирал.

Закончив обход, Нельсон в последний раз спустился к себе в каюту. Здесь было пусто — стол и стулья унесли в трюм. Нельсон опустился на голые доски и, стоя на коленях, принялся записывать новую молитву, сочиненную им в это утро:

«Да пошлет Всемогущий Бог, Которому я поклоняюсь, большую и славную победу моей стране и во благо всей Европы; и пусть ничей промах ей не помешает; и пусть после Победы над Британским флотом воссияет дух человечности. Я предаю свою жизнь Тому, Кто меня сотворил, и да благословит Он мое стремление честно служить своей Родине. Ему я предаю себя, Ему и делу справедливости, которое мне доверено защищать. Аминь, аминь, аминь».