Когда командир сигнальщиков лейтенант Джон Паско спустился в каюту к Нельсону поговорить о каком-то личном деле, адмирал все еще стоял на коленях. «Разумеется, я не вымолвил ни слова, не смея отвлекать его и терпеливо выжидая, пока он поднимется», — записывал впоследствии Паско. Решив в конце концов «не досаждать ему своими заботами», лейтенант вернулся на корму, где вскоре появился и адмирал. По дороге он перекинулся парой слов с Генри Блэквудом. «Позабавлю-ка я людей каким-нибудь сигналом, — сказал он. — Или, вы считаете, нет нужды?» Действительно, именно так Блэквуд и считал — к тому моменту капитаны всех судов уже прекрасно знали поставленные перед ними задачи.

«Мистер Паско, — заговорил тем не менее Нельсон, — вот что я хочу сказать всем: Англия верит — каждый выполнит свой долг. Передавайте, да поживее, — добавил он, — так как мне предстоит передать еще один сигнал — к бою».

Паско оказался в непростом положении. Слова «верит» в кодовом перечне нет, придется передавать буква за буквой. Он спросил адмирала, нельзя ли заменить это слово на другое — «рассчитывает», оно передается с помощью поднятого флажка.

— Годится, — бросил Нельсон. — Действуйте.

Согласно одному из свидетельств, сигнал встретили троекратным «Ура!» на каждом корабле. Капитан Блэквуд утверждает — переданные слова восприняли «поистине восторженно». Самым трезвым оказался отклик Коллингвуда: «О чем там Нельсон сигналит? — сварливо осведомился он. — Мы и без него знаем, что делать».

На самой «Виктории» реакция оказалась примерно такой же. «Иные просто что-то проворчали, — свидетельствует лейтенант — командир взвода морской пехоты, — другие открыто выражали недоумение: «Выполнит свой долг!» Разумеется, мы выполним свой долг. Лично я всегда выполнял свой, а ты разве нет? Тем не менее, — заключает лейтенант, — все прокричали «Ура!» — думаю, больше из любви и почтения к адмиралу, чем в ответ на сам сигнал».

Матросы — американцы, немцы, голландцы, швейцарцы, даже испанцы и французы на английской службе, — были в большинстве своем раздеты до пояса, на головах косынки, чтобы пот глаза не заливал, в ушах вата, дабы не оглохнуть от канонады. Иные натачивали кортики, кое-кто, с удивлением отмечает лейтенант — морской пехотинец, отплясывали хорнпайп[59].

Доктор, не таким уж большим грешником я и был

Два флота разделяли теперь менее трех миль глубокой голубой воды, и демонстративное присутствие Нельсона на полуюте и квартердеке «Виктории» все больше и больше беспокоило его офицеров. Битти так и не удалось поговорить с ним насчет сверкающих на мундире звезд, остальные офицеры, чьего присутствия на квартердеке не требовалось, разошлись по боевым постам. Битти тоже удалился, и тогда Харди сам решил сказать Нельсону, что, как только корабли сойдутся на расстояние мушкетного выстрела, награды сделают адмирала заманчивой и легкой мишенью для снайперов противника. Да, ответил Нельсон, но сейчас уже слишком поздно переодеваться. К тому же «(он) и не боится показывать врагу боевые награды».

Потерпел поражение и капитан Блэквуд, порекомендовав адмиралу перейти на какой-нибудь из фрегатов, где он не только будет менее заметен противнику, но и получит возможность лучшего обзора сражения. Отмахнулся Нельсон и от предложения капитана Харди пропустить вперед девяностовосьмипушечник «Отважный», идущий сейчас в кильватере «Виктории». Более того, когда «Отважный» подошел к «Виктории» так близко, что, казалось, собирался взять ее на абордаж, Нельсон, «говоря, как всегда в таких случаях, несколько в нос», резко осадил его командира — капитана Эльяба Харви: «Буду признателен, капитан, если вы не станете выходить из строя». Так как предстоящее сражение могло стать последним в его жизни, Нельсон преисполнился решимости руководить им сам: пусть все видят, кто тут главный, — как видели и ранее. «Невозможно представить, — писал он Эмме, — «удар Нельсона» нанесенным кем-либо другим».

«Монарх», идущий к востоку от «Виктории» во главе другой колонны, первым попал под вражеский огонь. Словно презирая град ядер, он продолжал двигаться вперед. «Смотрите, как дерется наш благородный Коллингвуд», — проговорил Нельсон. А тот бросил одному из стоящих рядом с ним офицеров: «Чего бы только не отдал Нельсон, чтобы оказаться здесь, с нами».

Не сводя подзорной трубы с «Монарха», постепенно исчезающего в дыму, лейтенант Паско выкрикнул: «Брам-стеньга разбита!»

— На «Монархе»? — осведомился Нельсон.

— Нет, милорд, у противника.

— Коллингвуд отлично работает.

Вскоре в зону обстрела попала и «Виктория». Первые два ядра упали в воду, не причинив ей вреда, третье пролетело, задев верхушку грот-мачты. Нельсон велел Блэквуду и капитану еще одного фрегата возвращаться к себе и передать приказ командирам всех судов — немедленно начинать бой. Как именно — их дело, «лишь бы максимально быстро и близко подойти к противнику».

— Твердо рассчитываю, милорд, — сказал Блэквуд, пожимая адмиралу руку на прощание, — по возвращении на «Викторию»… — Блэквуд запнулся, — найти ваше сиятельство в добром здравии и с трофейными двадцатью кораблями.

— Да благословит вас Бог, Блэквуд, — вымолвил Нельсон, и, помолчав, добавил: — Больше уж нам не свидеться.

Эти слова «ранили меня в самое сердце», вспоминает Блэквуд.

Теперь, когда семь или восемь кораблей противника повернулись к «Виктории» правым бортом, огонь заметно усилился. Ядра попадали в мачты, срывали паруса, с оглушительным грохотом падали на палубу. Одно из ядер попало в адмиральского секретаря Джона Скотта и разорвало его буквально пополам. «Неужели это бедняга Скотт?» — вымолвил Нельсон, когда по приказу офицера (морского пехотинца, у которого и у самого восемь человек убило ядром, сорвавшим перед тем фальшборт) труп обернули парусиной и бросили за борт. Нельсон велел офицеру рассредоточить оставшихся в живых по всему судну.

Обязанности Скотта взял на себя один из помощников Харди, но и он был убит, не успев записать ни единого слова адмирала. Очередное ядро разнесло в щепы руль, и теперь «Викторию» удерживали на плаву сорок матросов: прилагая все силы, они налегали на огромный румпель, расположенный на нижней палубе, там же, где и орудия. Харди, поднявшемуся на капитанский мостик, врезался в пряжку левого ботинка осколок ядра. «Слишком горячее дело, чтобы продолжаться чрезмерно долго», — криво усмехнулся Нельсон, посмотрев на него. Никогда еще не приходилось видеть, добавил он, матросов, дравшихся так храбро и с такой решимостью. Окутанные дымом от собственных орудий, выплевывающих ядра одно за другим, полуоглохшие от канонады, презирающие вражеский огонь, они продолжали сражаться, даже получив ранение. У одного юноши оторвало три пальца: потом он писал отцу — слава Богу, не голову. Другой, в ответ на призыв офицера спуститься вниз и заняться большим пальцем на ноге, ответил: царапина не заставит его покинуть свой пост — и просто оторвал палец. Третий пел «Правь, Британия» все то время, пока хирург ампутировал ему руку.