— У тебя руки холодные.

Он притянул меня в полукруг своего тела, обняв руками,прижав бережно к себе, и положил подбородок мне на голову.

— Я повторяю вопрос, ma petite: какое это имеетзначение?

Я устроилась поудобнее в круге его рук, прижалась к нему,отпуская себя постепенно, будто сами мои мышцы не могли думать о том, чтобыподдаться чему-то мягкому или уютному. Снова оставив вопрос без внимания, яповторила свой:

— Зачем тарелки на полу?

Он вздохнул и прижал меня теснее.

— Не сердись, потому что здесь я не властен что-нибудьизменить. Я знал, что тебе не понравится, но Белль старомодна.

К нам подошел Ашер.

— Изначально она просила положить людей на большиеподносы, как молочных поросят, связанных и беспомощных. Тогда каждый сможетвыбрать себе жилу и наслаждаться.

Я повернулась, трясь о бархат камзола Жан-Клода, чтобыпосмотреть в лицо Ашера:

— Ты шутишь?

Выражение его лица сказало мне все.

— Блин, ты всерьез.

Я подняла голову, чтобы видеть Жан-Клода. Он смотрел наменя, не уводя взора. Его лицо было менее прозрачно, но я увидела на нем почтинаверняка, что Ашер говорит правду.

— Oui, ma petite, она высказала мнение, что трехчеловек хватит на всех.

— Но ведь нельзя накормить столько вампиров тремялюдьми?

— Это не так, ma petite, — сказал он тихо.

Я смотрела на него в упор, и он отвел глаза.

— Ты имеешь в виду — высосать их досуха?

— Да, да, именно это я и имею в виду, — сказал онустало.

Я заставила себя вернуться в кольцо его вдруг напрягшихсярук и вздохнула.

— Ты мне только скажи, Жан-Клод. Я верю, что на этомнастояла Белль, что бы это ни было. Только скажи мне, что она хотела худшего.

Он нагнулся и шепнул прямо мне в ухо, щекоча теплымдыханием:

— Когда ты ешь бифштекс, ты разве приглашаешь коровусесть за стол?

— Нет, — ответила я и чуть повернулась, чтобывидеть его лицо. — Но ты же не хочешь сказать... — Именно это он ихотел сказать. — Так кто будет сидеть на полу?

— Все, кто представляет собой пищу, — ответил он.

Я посмотрела на него внимательно. И он ответил быстро, прямонавстречу этому взгляду.

— Ты будешь за столом, ma petite. Как и Анхелито.

— А Джейсон?

— Все pomme de sang будут есть на полу.

— Значит, и Натэниел, — сказала я.

Он чуть заметно кивнул, и было видно его волнение — как явосприму все это.

— Если тебя так беспокоила моя реакция, почему ты не предупредилменя заранее?

— Честно говоря, происходило столько событий, что язабыл. Когда-то это все было для меня весьма обычно, ma petite, а Белльпридерживается старых обычаев. И есть такие, которые еще старше нее, и они непозволили бы еде даже сидеть на полу. — Он мотнул головой, и его волосызадели мое лицо — аромат его одеколона и что-то еще неуловимое, что было егособственным запахом. — Бывают пиры, ma petite, которые ты не захотела бывидеть или даже знать о них. Они просто ужасны.

— А ты считал их ужасными, когда был их участником?

— Некоторые — да.

Глаза его стали задумчивы — выражение воспоминаний обутраченной непорочности, о столетиях страданий. Такое нечасто бывало, но иногдав его глазах мне удавалось мельком подмечать, что он утратил.

— Я не стану спорить, если ты мне скажешь, что там былоеще хуже того, что устроено здесь. Я просто поверю.

Он глянул на меня недоверчиво:

— Без спора?

Я покачала головой и прильнула снова к его груди,завернувшись в его руки, как в пальто.

— Сегодня — да.

— Я должен был бы оставить это чудо без комментариев,но не могу. Ты меня приучила, ma petite, что у тебя есть определенные привычки.И мне кажется, я должен снова тебя спросить: в чем дело?

— Я тебе уже сказала: в темноте.

— Ты никогда раньше не боялась темноты.

— Я никогда раньше не встречала Мать Всей Тьмы.

Это я сказала тихо, но ее имя будто отдалось эхом во тьме,будто сама темнота ждала этих слов, будто они могли призвать ее на нас. Язнала, что это не так. То есть ладно, я почти наверняка знала, но все равнопоежилась.

Жан-Клод сжал меня чуть крепче, притянув к собственнойгруди.

— Ma petite, я не понял.

— Как ты мог? — раздался голос позади нас.

Жан-Клод повернул меня у себя в руках, оборачиваясь наголос, и движение было как в танце — моя левая рука очутилась в его правой. Егокамзол и моя юбка взвились и опустились вокруг нас с шорохом. Эти наряды былисозданы для движений в стиле Фреда Астора и Джинджер Роджерс.

Ашер быстро шел к нам и даже двигался как-то не так. Он держалсявсе так же прямо, но что-то было в нем сгорбленное, как в собаке, ожидающейудара. Он спешил в своих белых сапогах, спешил, и хотя был по-прежнему красив,фации в его движениях почти не было. Слишком много было в нем страха.

Жан-Клод протянул ему руку, и Ашер ее взял. Так мы и стояливтроем, держась за руки, как дети. Это должно было казаться абсурдным,учитывая, кто из вампиров стоял перед нами, но мы не от Валентины сбивались вкучку. Я думаю, все мы трое боялись этой ночи. Всего, что было в соседнейкомнате, и всего, представителем чего это общество было.

Валентина стояла перед портьерами. Она казалась куколкой,одетой в белое и золотое, и она, как и Ашер, гармонировала с убранством стола.Все спутники Мюзетт гармонировали с ним, то есть это тоже было договорено. Дляменя одежда далеко не на первом месте; ну, я — это я.

На ней было платье семнадцатого века, и юбка раздувалась встороны, принимая форму овала. Она была очень выпуклой, и под ней при шагемелькали золотые туфельки и бесчисленные нижние юбки. И даже белый парик былпри этом платье, скрывающий темные кудри. Для тоненькой белой шейки парикказался слишком тяжелым, но шла Валентина так, будто драгоценности, перья инапудренные волосы не весили ничего. Осанка у нее была безупречная, но я знала,что такую ей дает корсет под платьем. Без соответствующих приспособлений такиеплатья не будут сидеть правильно.

Чтобы сделать ее кожу белой, не нужна была пудра — хватилорумян и помады. Да, и еще черная родинка в виде сердечка возле розового бутона ротика.В таком наряде она должна была смотреться смешно, но этого не было. А когда онас треском раскрыла кружевной и золотой веер, я вздрогнула.