Валентина обернулась к Мюзетт, одетой во все белое и потомупохожей на невесту.

— Мюзетт, это правда. Мы злоупотребили гостеприимством,обидев этих двоих. Я это прекращаю.

— Валентина, он так меня боялся, так приятно было нанем кормиться, а ты все испортила, — сказал Бартоломе.

Изящная мальчишеская фигурка, одетая в почти сплошь золотуюткань, старомодную, очень в духе семнадцатого века, искрилась при каждомдвижении.

Валентина заговорила тихо и быстро по-французски. Бартоломене побледнел, но посмотрел на Грегори. Потом он повернулся ко мне.

— Это правда? Их собственный отец?

Я кивнула.

В наступившей тишине слышались только громкие всхлипы Грегори.

— Брать ребенка силой — это зло, — сказалБартоломе. — Использовать собственных детей...

Он сплюнул на пол и сказал слово, кажется, испанское, но егозначения я не поняла.

— Я их привезла сегодня сюда, чтобы они были под моейзащитой. Их отец недавно вернулся и пытается снова с ними встретиться. Здесьему их не найти. О вас двоих я не подумала.

— Мы бы этого не сделали, если бы наспредупредили, — сказал Бартоломе.

— Мюзетт была предупреждена. — Напряжениепереполняло голос Жан-Клода, как вода чашку.

Мы все повернулись к нему. Он стоял чуть поодаль, возлемассы телохранителей, которые схватили второго вампира вроде того, что непускал меня к Стивену.

— Я рассказал ей о прошлом Грегори и Стивена, потомучто в тот же миг, как Стивен увидел Валентину и Бартоломе, он сказал, что ихкормить не может. Что ему не вынести воспоминаний, которые при этом возникнут.Все это я рассказал Мюзетт. Если бы я ее не предупредил, то никогда бы непозволил Стивену и Грегори находиться здесь без моей или Аниты охраны.

Все мы повернулись к Мюзетт. Она была без парика, но завилаволосы длинными локонами и была похожа на фарфоровую куколку с красными губами,тщательно подведенными глазами, бледной кожей и в белом платье семнадцатоговека с пелериной. Внешней красоты у нее не отнять никак, но красота — ещенедостаточная компенсация за садизм.

— Это правда? — спросила Валентина.

— Ну, ma poulet, разве могла бы я так поступить?

— Ты — могла бы, — ответила Валентина.

Двое детей-вампиров смотрели в упор на Мюзетт, не говоря нислова, и она отвернулась первой, она первой моргнула большими синими глазами.На миг я увидела то, чего раньше и не думала, что это может быть. Мюзеттсмутилась.

— Бобби Ли, возьми-ка ее.

— Ma petite, что ты делаешь?

— Я знаю правила, Жан-Клод. Они нарушили условиябезопасного пребывания на нашей территории. Это значит, что мы вправе посадитьее под домашний арест до отбытия ее дружной компании.

— Но мы не можем причинить ей вреда, она слишком важнадля Белль.

— Конечно, — согласилась я и глянула на БоббиЛи. — Сопроводи ее в ее комнату и привесь крест на дверь.

Он посмотрел на меня, на Жан-Клода:

— Значит, вот так? Мы теперь можем их хватать и сажатьпод замок?

Я кивнула.

Он вздохнул:

— Хорошо бы, если бы у оборотней тоже можно было так.

— Иногда цивилизованность вампиров бывает очень кстати.

Бобби Ли улыбнулся, и он, Клодия и еще с полдюжиныкрысолюдов двинулись к Мюзетт. Анхелито встал перед ней, загородив собой. Хотяее не было видно, но голос ее прозвенел отчетливо:

— Не страшись, Анхелито. Эти крысолюды меня не тронут.

Бобби Ли и Клодия стояли лицом к лицу с Анхелито, и обаказались рядом с ним маленькими.

— Можем по-хорошему, можем по-плохому, — предложилБобби Ли. — Отойди — и все тихо разойдемся по комнатам. Стой — и мы васотделаем, а потом растащим по комнатам за шиворот.

В его голосе звучал энтузиазм, показывающий, что он совсемне против драки. Как и все они. Им никому не понравилось стоять и смотреть, кактерзают Стивена и Грегори.

— Отойди, Анхелито, — велела Мюзетт. —Немедленно.

Анхелито отодвинулся — очень неохотно. Меня удивило, чтоМюзетт так идет навстречу. Я бы поставила на то, что ее придется тащить, а онабудет вопить и лягаться.

Бобби Ли протянул руку к Мюзетт.

— Не прикасайся, — сказала она.

Он остановился на полпути, будто рука застыла в воздухе.

— Хватай ее, Бобби Ли, — велела я.

— Не могу, — ответил он, и в его голосе я услышаласовершенно новую для него вещь. Страх.

— То есть как — не можешь?

Он убрал руку, придерживая ее у груди, будто она болит.

— Она велела мне к ней не прикасаться, и я не могу.

— Клодия! — позвала я.

Великанша покачала головой:

— Не могу.

Первым намеком на то, как все плохо, была настоящая крыса,подбежавшая обнюхивать юбки Мюзетт. Потом она подняла бусинки глазок.

Я смотрела на Мюзетт. Ее синие глаза стали сплошь синими,как у фарфоровой куклы. Лицо лучилось триумфом.

— Крыса — твой подвластный зверь, — сказала я.

— Разве Жан-Клод тебе не говорил?

Она рассмеялась звонко и громко — знала, что он не говорил.

— Он забыл упомянуть.

— Я не знал, — ответил Жан-Клод. — Два веканазад единственным ее подвластным зверем была летучая мышь.

Его спокойный голос скрывал все чувства, которые у негомогли быть.

— Она приобрела крыс как подвластных зверей лишьпятьдесят лет назад, — сообщил Ашер.

Я глянула на него:

— С твоей стороны было бы мило нас об этомпредупредить.

Он пожал плечами:

— Мне в голову не пришло, что кто-нибудь может захотетьвзять Мюзетт под стражу.

Я повернулась к упомянутой вампирше:

— А почему ты своей новой силой раньше не избавилась открысолюдов?

— Хотела преподнести сюрприз, — сказала она иулыбнулась так широко, что показала клыки. Она была до ужаса собой довольна.

— Ладно, — сказала я. — Всетелохранители-оборотни, кроме крысолюдов, — взять ее!

— Убейте их, — произнесла она, и я поняла, что онаобращается к Бобби Ли. Вот этого я не предусмотрела, блин.

Но Бобби Ли и Клодия только мотали головами и отступалипрочь.

— Ты нам можешь приказать тебя не трогать, но напастьна других не можешь заставить. Не та у тебя еще сила, девушка.