По сути такие же виртуальные игры выстраивают для своего населения и страны, называя это не менее красивым словом — политика. Особенно мощный характер они принимают во времена противостояния между странами. Холодная война является прекрасным примером такой виртуальной войны, создававшей свои наиболее яркие образы в литературе и кино. Джеймс Бонд Я. Флеминга был так развлекательно хорош, что остался жить и после конфликта.

И. Курилла считает, что образы России и США зависят друг от друга: «Россия и США друг для друга — конституирующие Другие. То есть мы определяем себя, отталкиваясь от образа другой страны. Если говорить о Польше, то Россия для нее стала конституирующим Другим еще раньше. В течение веков Польша строила свою идентичность на противопоставлении России. Сейчас похожие процессы происходят в Украине и в других постсоветских государствах — бывшая метрополия и большой сосед просто заставляет определять себя через противопоставление ему»[901].

О параллельном воздвижении виртуальной стены между странами Курилла говорит следующее: «Массированное внедрение в сознание советских людей антиамериканских стереотипов началось в первые годы холодной войны. Примерно в то же время в США возник маккартизм. И у нас, и в США властям удалось внедрить представление о другой стране как об угрозе. Но там и здесь этот образ существенно отличался. В США изображали русских более прямолинейно, без полутонов. Русский — значит, угроза. Особенно здесь постарался американский кинематограф, что отчасти можно объяснить его защитной реакцией. Ведь в годы разгула маккартизма Голливуд пострадал очень сильно. У нас образ Америки несколько раздваивался. С одной стороны, от нее исходила угроза, а с другой — она же представляла собой заманчивую модель совсем иного образа жизни. Даже официальная советская пропаганда четко отделяла „воротил с Уолл-стрит“ и „ястребов из Пентагона“ от „простого американского народа“»[902].

В своей книге «Заклятые друзья» И. Курилла перечисляет то, что именно Россия заимствовала у США: «На каждом витке собственной модернизации начиная с середины XIX века Россия опиралась на опыт и технологии США. Технологических заимствований и „следов“ американского влияния в России едва ли не больше, чем следов любой другой страны (хотя это трудно оценить количественно). Первые железные дороги и пароходы, телеграф и швейная машинка „Зингер“, ружье-„берданка“ и первый разводной мост на Неве, крейсер „Варяг“ и „великие стройки“ первой пятилетки (Магнитка и Сталинградский тракторный, Нижегородский автозавод и Днепрогэс) — все это создавалось и строилось при участии или под непосредственным руководством американских инженеров, часто по их проектам (иногда доработанным отечественными специалистами). Искусственное замалчивание этого наследия в эпоху холодной войны привело к массовому невежеству, чреватому неожиданными открытиями»[903].

Активный возврат виртуального Сталина в России отсчитывают с 2015 года. То есть виртуальности могут не только уходить, но и возвращаться в зависимости от возникаемых перед государством внутренних задач. Когда есть потребность в сильной руке для управления страной, то Сталин снова оказывается нужен.

А. Рогинский написал о самой сути этого управления: «У нас был один палач — государство. И не какое-нибудь, а вполне конкретное, наше, советское. То самое, которое мы сегодня всеми силами приукрашиваем и идеализируем. Дело не в личных качествах Сталина и его приближенных, стоявших у власти. Сама эта власть была устроена таким образом, что без террора она не могла эффективно решить почти ни одной из своих насущных задач. Государственное насилие в советский период никогда не прекращалось; просто в какие-то годы речь шла о сотнях жертв, а в какие-то — о сотнях тысяч. Эта государственная система была преступной изначально. Вот эту истину и общественному сознанию, и, конечно же, власти чрезвычайно трудно признать. Но только тогда, когда мы дадим официальную правовую оценку этим системным преступлениям, тень Сталина окончательно оставит нас в покое»[904].

О чем можно говорить, если, к примеру, дело футболистов братьев Старостиных рассекретили только в 2018 году[905]. Их осудили за якобы подготовку прямо на стадионе покушения на Сталина.

Виртуальное всегда будет сильнее реального, поскольку выстраивание виртуального обходится намного дешевле. Но оно может успешно выполнить те же функции, что и реальное.

У теоретиков разных веков, которые были одновременно и практиками, от Лойолы до Эйзенштейна ставится задача забрать душу от логического мышления, то есть вернуться на предыдущий дологический уровень, а он в первую очередь — эмоциональный. Это задача и религии, и искусства, но это и задача идеологии страны, пытающейся воспитывать у своих граждан патриотизм.

Современные объективные исследования в последнее время перешли к изучению не просто сакрального, но и божественного. Это, например, монографии П. Бойера[906], и С. Этрена[907]. Смысл этого эволюционно-когнитивного направления состоит в том, что божественное выводят из того, как человек мыслит. Человек, когда слышит хруст сзади, первым делом считает, что это движется что-то живое, только потом он увидит, что это просто упала ветка дерева. Но его первой реакций будет ощущение опасности от чего-то живого. Понятно, что такой вариант реакции лучший, поскольку он реагирует на опасность. Если ее не будет, ничего страшного не произойдет.

Сравнение этих двух подходов приводит к выводу, что эти две модели (Бойера и Этрена) дополняют друг друга и оба рассматривают религию как естественный феномен[908]. Вера в сверхъестественное в принципе характерна для человека[909]. В США, например, 6 из 10 американцев верят в дьявола и ад, 7 из 10 верят в ангелов, 92 % верят в своего индивидуального Бога[910]. И Этрен говорит, что ни одно общество не жило дольше трех поколений, если в нем не было религии.