Настает четверг, тем не менее поздно вечером Кел все равно садится на крыльцо и звонит Алиссе. Чувствует себя при этом по-дурацки, однако назавтра он собирается уйти на мили вверх по безлюдным склонам с мужиком, который уже поспособствовал убийству человека – и ему это сошло с рук – и который может разумно счесть Кела источником неприемлемого риска. Наивно пренебрегать потенциальным исходом в таких обстоятельствах, а Келу кажется, что наивным он уже побыл достаточно.

Алисса отвечает быстро.

– Эй. Все нормально?

– Все хорошо, – говорит Кел. – Просто решил проведать. Как ты?

– Хорошо. У Бена было второе собеседование на ту отличную работу, скрестим пальцы. – Голос отдаляется, Кел слышит шум воды и звяканье. Она перевела его на громкую связь, а сама продолжает загружать посудомоечную машину. – Чем занимаешься?

– Толком ничем. Всю неделю лило, но сейчас прояснилось, завтра собираюсь прогуляться в горы. С соседом Мартом.

Алисса говорит что-то, видимо, Бену – голос приглушен, она прикрывает трубку рукой.

– Ух ты, – говорит она, возвращаясь к Келу. – Красиво, наверное.

– Ага. Пришлю тебе фотографии.

– Ага, давай. Тут тоже дождь. Кто-то на работе сказал, что, может, снег будет, но наверняка выдумывает.

Кел трет лицо ладонью так, что больно ушибленным местам. Вспоминается, как вся Алиссина ножка когда-то помещалась у него во рту и Алисса смеялась до икоты. Над садом небо – мешанина высоких колких звезд.

– Знаешь что, – говорит он вдруг, – я тут наткнулся на такое, в чем ты могла бы мне помочь. Есть минута?

Шумы прекращаются.

– Конечно, – говорит Алисса. – В чем дело?

– Тут соседский ребенок ко мне ходит, учится плотничать. Она недавно узнала, что у нее погиб брат, а у нее нет того, что можно было б назвать системой поддержки, – отец сбежал, мама тоже мало на что годится. Хочу помочь ей пережить это, чтоб с катушек не слетела, но не знаю, как с этим лучше всего поступать. Вот и подумал, что у тебя могут быть какие-нибудь мысли.

– Так, – говорит Алисса. Что-то такое слышится в ее голосе, будто она засучивает рукава, собираясь взяться за работу. – Сколько ей?

– Тринадцать.

– Как брат погиб?

– Влез в драку и ударился головой. Девятнадцать лет. Они были очень близки.

– Ясно, – говорит Алисса. – Главное – надо, чтоб она знала: все, что она чувствует, нормально, однако отводи ее от любых разрушительных или саморазрушительных поступков. Например, если ей свойственно сердиться на себя, своего брата, человека, с которым он подрался, на родителей, которые его не защитили, неважно, – проследи, чтоб она понимала: злиться – это нормально, виноватой себя за это чувствовать не нужно. Но если она срывается на других детей, допустим, надо дать понять, что так нельзя. Помоги ей найти другой выход гневу. Может, пусть боевыми искусствами займется или театром. Или бегом. О, ты можешь сам с ней бегать.

В ответ на озорную улыбку у нее в голосе улыбается через полмира и Кел.

– Эй, – изображает он обиду, – я бы мог побегать. Если б захотел.

– Вот и давай. В худшем случае дашь повод поржать, а девочке это, возможно, не повредит. Ей нужно почувствовать, что мир по-прежнему умеет быть нормальным. Смех – это хорошо.

Уверенность и опыт дочери сражают Кела наповал. Его малютка вдруг оказывается взрослым человеком, который в чем-то знает толк, и знает его крепко; разбирается и располагает навыками в том, в чем он не смыслит. Он тут беспокоится насчет нее, как наседка, прислушивается, как бы дитя не рассыпалось на кусочки, а Алисса просто устает от тяжелой работы, необходимой, чтобы эдак вот хорошенько освоиться. Слушает, как она рассуждает о регрессивном поведении и о том, как подавать пример здорового выражения эмоций, и представляет, как она непринужденно сидит рядом с американским собратом Трей, умело и спокойно превращает все эти слова в уверенные действия. Келу кажется, что он явно не профукал всё и окончательно, раз Алисса получилась вот такой.

– Все это очень даже здорово, по-моему, – произносит он, когда она договаривает.

– Ну, опыт. На работе навалом таких детей, у кого так или иначе кого-то не стало.

– Везет им – у них есть ты.

Слышен этот громкий чудесный Алиссин смех.

– Ага, они тоже так думают – в основном. Не всегда. Что-нибудь из этого пригодится тебе?

– Ой да. Я все-все буду иметь в виду. Может, кроме бега.

– Если хочешь, могу по электронке тебе все это отправить. А если всплывет что-то конкретное – типа рискованное поведение у нее начнется или еще что-то, – сообщи, я тебе предложу стратегии, какие у меня есть.

– Отлично. Спасибо, малыш. Вот честно.

– Обращайся. Все у тебя получится. Более чем. Помнишь, когда Паффл сбила машина? Ты со мной съездил аж до самого леса, потому что я хотела похоронить ее там. И ты ей вырезал надгробие и все такое.

– Помню, – отвечает Кел. Жалко, что нельзя позвонить Донне и сказать ей, что, похоже, есть в нем то, о чем она толковала, – хотя бы иногда.

– Именно это мне и было нужно. Все у тебя получится. Но только, пап…

– Да?

– Та соседская девочка – ей сейчас необходимо постоянство. Меньше всего ей сейчас нужно, чтоб кто-то из ее жизни внезапно исчез. В смысле, если ты в ближайшее время домой собрался… тогда стоит ее кому-то надежному передать, с кем она сможет разговаривать вместо тебя. Кого-то из соседей, кому ты доверяешь, или…

– Да, – говорит Кел. – Я понимаю. – Едва не спрашивает ее, не хочет ли она, чтобы он вернулся. Вовремя спохватывается: неправильно это – сваливать на нее.

– Ага, я так и думала. Просто на всякий случай. – Слышно, как голос Бена произносит что-то. – Пап, мне пора, у нас тут гости к ужину…

– Беги, – говорит Кел. – Привет Бену передай. И скажи маме, что ей я тоже горячие приветы слал. Не хочу ее доставать, но пусть знает, что я ей желаю всего хорошего.

– Передам. До скорого.

– Эй, – окликает ее Кел, пока она не сбросила звонок, – я тут в городе нашел тебе игрушечную овечку. Напомнила мне твои игрушки, когда ты была маленькая, енота и всех остальных. Можно я тебе пошлю ее? Или тебе не нужны больше мягкие игрушки, раз ты уже взрослая?

– Да суперски, я бы хотела игрушечную овцу, – отвечает Алисса. Он слышит ее улыбку. – Они с енотом подружатся. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, зайка. Удачного ужина. Не пересиживайте допоздна.

– Пап, – смеясь, говорит она – и нет ее. Кел остается на крыльце, попивает пиво и смотрит на звезды, ждет утра.

Погода держится; утро приходит с резким зимним светом, скользящим по-над полями в окно к Келу. У воздуха в доме новая льдистая грань, какую обогреватели притупляют лишь отчасти. Кел завтракает, перебинтовывает колено, натягивает почти всю одежду, какая у него есть. Когда Марту наступает время пить чай, Кел направляется к соседу.