Я снова подумал о Франс на улицах Ист-Харбор в два часа ночи, запускающей руку в урну. Я чувствовал себя таким разбитым, таким несчастным, что тут же едва не прервал разговор.

– Что случилось в тот вечер?

Между двумя женщинами произошла стычка. Сначала на словах. Затем беседа шла на повышенных тонах, после чего они подрались… И в какой-то момент («Мгновение, которое я никогда не забуду, Генри») мать Наоми упала назад, на камни. Если верить моей матери, несчастный случай. Увидев неподвижное тело и кровь, Лив поддалась панике и побежала к машине.

Именно в ту секунду, когда Лив трогалась с места, Наоми выскочила из машины матери. Когда Лив сказала мне это, я подумал, что мать подобрала Наоми на выезде с парома. Таким образом, все наши предположения о том, что произошло на пароме, оказались напрасны. Наоми бросилась и преградила ей дорогу… Лив потеряла над собой контроль и переехала ее. «Вот ведь дерьмо», – мелькнула у меня мысль.

Если верить ее словам, Лив не сомневалась, что Наоми отойдет в сторону, и удар вышел очень сильным. Было ли это правдой? «Это решит правосудие», – холодно подумал я. Как бы то ни было, ей пришлось спрятать тело в скалах. Лив забрала ключи от трейлера и машины, которую припарковала в лесу неподалеку. Затем пробралась в трейлер и нашла деньги, понимая, что из-за этих банкнот полиция может выйти на них с Франс. Пешком вернулась на место – около часа ходьбы, – чтобы забрать свою машину, и сложила деньги в багажник. Тогда она еще не решила, что с ними сделает – сожжет или воспользуется.

По возвращении домой Лив подождала, пока мама Франс уснет: та каждый вечер принимает снотворное. Затем взяла лодку, чтобы забрать тела, и тогда ей в голову пришла мысль оставить труп Наоми на Агат-Бич в старой рыболовной сети, которая долго валялась в лодочном сарае, а прежде протащить по скалам, чтобы замаскировать следы от удара машиной.

– Эта идея тогда выглядела удачной, но все едва не закончилось плохо, когда сеть попала в скалы.

Мать же Наоми она собиралась просто-напросто бросить в воду, но, к ее изумлению, прилив уже утащил тело! Несколько дней Лив с тревогой ожидала, что оно снова выплывет, но, судя по всему, море окончательно поглотило его. Возможно, в конце концов его где-нибудь и вынесет на берег.

А может, и нет…

У моря здесь свои тайны. Между заливом Десолейшн на севере и Олимпией на юге существуют тысячи островов, заливов, проливов, бухточек, каналов, связанных друг с другом и образующих фантастически сложную систему. А сам Тихий океан… Всем, кому надо избавиться от трупа, советую: приезжайте к нам.

От этой мысли я разразился безумным скрипучим смехом. Мои глаза переполняли слезы, а правая рука управляла трясущимся мотором «Зодиака».

Я намеревался все рассказать шерифу. И объявил об этом маме Лив.

– Это в любом случае сделала я, даже если они когда-нибудь решат упечь тебя в тюрьму, – ответила она угасшим голосом.

Я сам не знал, верю ли ей. Раньше я подумал бы, что она сделала это, чтобы защитить нас, – Франс и меня. Как волчица, которая защищает детенышей. Но теперь я осознавал, что ненавижу ее так же сильно, как раньше любил. Это относилось и к Франс: ее снисходительность – лишь от слабости и покорности тирании Лив. Как вышло так, что я оказался у них? Из всех семей, которые могли бы принять меня, я почему-то достался этим психопаткам…

– Ненавижу вас! – выкрикнул я.

Ответил мне лишь ветер. Подпрыгивая на волнах, я приближался к Гласс-Айленд, когда заметил в ночи оранжевый свет у побережья, на севере Ист-Харбор…

Оранжевый пульсирующий свет, над которым вздымался плотный столб дыма. При дневном свете он выглядел бы черным, но сейчас был чуть светлее ночного неба. Свет от пожара бросал отблески на толстобрюхие облака, поднимаясь к которым дым постепенно рассеивался.

Я думал, что схожу с ума: горел мой дом!

* * *

Я резко сменил курс – развернул нос «Зодиака» к нашей пристани. Я устремился вперед и буквально летел над волнами. Пока лодка приближалась к пристани – ужасающе медленно, двигаясь постепенными рывками, – к огням пожара добавились и другие – красного и синего цвета.

Я видел дом, который будто увеличился в размерах, и высокие языки пламени, пожирающие крышу. Из окон вырывались столбы дыма, перемешанного с пылью и пеплом. Пожарные были уже на месте, так как оттуда, где я находился, я различал блестящие наконечники пожарных рукавов. Часть воды превратилась в пар. Дом был деревянным. Еще до рассвета он превратился в кучу развалин.

Больше не беспокоясь о «Зодиаке», я прыгнул на пристань, растянувшись на скользких досках. Поднявшись на ноги, принялся торопливо карабкаться по лестнице, все время спотыкаясь.

Я провыл что-то вроде: «Мама! Мама!» – хотя, честно говоря, не особенно помню. Это была на редкость странная ночь; все выглядели немного пришибленными, слегка не в себе, будто футбольная команда, которой надрали задницы. Полицейские, пожарные, просто любопытствующие – все беспорядочно двигались, но общее впечатление было как при объявлении капитуляции.

Я обежал вокруг дома – точнее, того, что от него осталось – сквозь толпу пожарных в касках. Те сновали взад и вперед, не видя меня. Огромный ослепительный огонь превращал нас в движущиеся тени. Я перескакивал толстые шланги, извивавшиеся в траве, словно питоны, что барахтаются в грязи, перемешанной с мокрым пеплом.

Обгоревшие и еще теплые балки шипели под дождем. В других местах огонь усиливался – гудел, трещал, вздыхал. Он казался живым, он искал свой собственный путь. Он будто сражался против усилий пожарных и струй воды, которые изрыгали на него пожарные шланги. Две армии, столкнувшиеся лицом к лицу…

Другим впечатлением был грохот – или, скорее, окружающая меня плотная шумовая завеса, делающая все звуки не громче, а более пронзительными: крики, оклики, шум кабельных барабанов и колес, вязнущих в грязи, назойливые завывания сирен, потрескивание языков пламени, свист пара, потоки воды из брандспойтов… Посреди всего этого столпотворения я чувствовал себя до странности одиноким, будто разорвал экран в кинотеатре, чтобы войти в фильм.

Я огляделся кругом, надеясь увидеть своих мам. Торопливо пошарил всюду взглядом в поисках машины «Скорой помощи», носилок, золотистого пятна термозащитного одеяла.

Я рванулся вперед, и прямо мне в лицо, отключая зрительные нервы, ворвался другой пожар, красно-голубой, – от мигалок. Я зажмурился, как сова, с открытым ртом, и кто-то схватил меня, потащил назад, затем мне скрутили руки.

– На колени! – заорали за моей спиной. – На колени!

Я почувствовал, что меня заставляют опуститься на колени на размокшую землю, слышал, как мне зачитывают правило Миранды[64]. Одновременно с этим на моих запястьях защелкнулись металлические браслеты. Затем вмешался голос Крюгера: