плоды твоей щедрости. Они тут недалеко. Вот тебе лошадка, а вот осел для меня,– сказал отче, подводя Элю к маленькому, но крепкому пони. Через мгновения они дружно трусили вверх по дороге ведущей в глубь острова, а лодочники, молча шли рядом, изредка вздымая руки в знак восхищения. Вскоре, буквально за первым поворотом Эля увидела крытый шатром баптистерий, дольно милый, а чуть поодаль статую святого, сделанную из белого песчаника. Эля осмотрелась, белого камня она нигде не увидела, ни на склонах гор, ни в расселинах, ни на Берегу моря.

–С Англии везли, из Дувра, – не дожидаясь вопроса, откуда тут белый камень сказал святой отец.

– Вот еще саженей пятнадцать и, вот она,– моя церковь с подворьем. Входи. Дверь не закрывай. Присаживайся вот на эту скамью, – утомлённым голосом сказал ей падре. Эля подчинилась, Он сел следом, и тут же добрый прихожанин подал запыхавшейся и еще взволнованной Элеоноре бокал с каким-то питьем, а святому Отцу целый кувшин.

– Прими дары земли этой. Сказал ей отче и принялся пить жадно и со вкусом.

Эля пригубила питье, оно оказалось сладким, немного вязким, и слабо пощипывало нёбо.

–Это местный эль, совсем недурный, ну ты сама поймешь, когда распробуешь. А пока пробуешь, расскажи, что и как с тобой случилось!

Эля начала, рассказ с момента их отъезда из Компьени, твердым голосом, но когда она подошла к расставанию с детьми в Кагоре, слезки стали капать из её глаз на кожаную куртку. Рассказать о плавании по бурному морю, она не успела, так как отче неожиданно вскричал,

–Да ты как святая! Смотрите Люди на подвижницу, что служит богу своей жизнью, детей оставила не убоявшись, что бы долг свой выполнить перед мужем!

Эля подняла глаза, пустая церковь и паперть, где никого не было в самом начале её рассказа, оказались заполненными людьми. Было видно, что многие пришли в церковь, бросив свои занятия, как-то: пастух пасти овец и овцы частично пришли с ним, хозяйки готовить обед и в руках у многих были окровавленные ножи. Кожевенник пришел с вонючим, до конца не обработанным куском кожи и поэтому стоял у самих ворот. Сам отче, сказав фразу на едином дыханье, не находя больше слов, глядя в небо молился, осеняя крестом как Элю, так и паству вкупе со стадом овец. Вскоре все присутствующие усиленно крестясь, чуть шевеля губами, повторяли за святым отцом слова молитвы за подвижницу Элеонору. Даже овцы не блеяли. Наконец отче произнёс – Аминь,– все перекрестились и расселись, кто, где в ожидании дальнейшего рассказа. Но Эля смогла только два раза шмыгнуть носом и опять залиться слезами. Отче встал, подошел к ней и, обняв её, стал гладить по голове, приговаривая.

–Не плачь дитя, бог своих видит и не оставит тебя.

Вскоре Эля упокоившись, вытерла глаза ладошкой как делала в детстве и позволила сделать себе еще один глоток из своего бокала. Увидя, что её стало легче, благородный отче сказал,

– Теперь ты спрашивай?

Эля, чуть кашлянув, спросила,– Ваше высокопреосвященство, когда вы стали кардиналом?

–Да никогда, не стал и не буду. Монахом быть лучше. Что монаху надо? Ослика да суму. А кардиналу? Кардиналу надо и в Рим, и в епископию, и людей судить, и в конклаве сидеть, и мессы служить. Нет, монахом лучше. Утром помолился, сел на ослика и поехал, как Христос слово истины нести, грехи отпускать и не судить строго. «Ибо кто не судит, тот не судим, будет!!135

–Так шапка красная откуда???

–Так всё оттуда же из Компьени. Когда легат, на следующий день после вашего отъезда, до конца осознал, что значат для церкви, подписанные тобой бумаги. Он, после вечери, выпил вина на два бокала больше и, увидя меня идущего под дождём без головного убора, отправил меня в ризницу городского собора, чтобы я подыскал там себе головной убор. Ну, я и нашел вот эту шапку. А чтобы не ввергать его в греховное сожаление от содеянного им доброго дела, а именно, – обеспечения бедного монаха головным убором, я и ушел сразу же. Странное дело, даже погони не было. Значит, правильно я сделал. Так ведь, дочь моя!?

Эля, улыбнувшись, кивнула. Ей было покойно рядом с этим буйным монахом и честными поселянами, правда, сильно походившими на разбойников. Но тень, отбрасываемая крестом баптистерия, неумолимо указывала на окончание свидания. Все поняли, что пора прощаться.

Отче молча перекрестил её и, взяв за руку, вывел за ворота церкви. Она хотела сесть на пони, но островитяне молча подхватили её на руки и понесли на руках до самой голете. Было что-то необъяснимо трогательное в этом. Стоя на голете Эля долго махала рукой джерсийцам стоящим по грудь в морской воде.

–Ну, на сей раз, Бог миловал,– сказал капитан, вернув этими словами Элю к жизни.

– Почему? – спросила Эля. Ей непонятно было, почему «Бог помиловал на этот раз» её и всю команду голете от этих милых островитян, которые так искренне сочувствовали её горю?

Капитан, как будто только этого и ждал, и увидя долгожданное любопытство во взгляде названного брата заговорил,

–Брат наш, да будет тебе известно, мы вышли в море раньше римлян и гораздо раньше, чем фризы и англичане, да и французы. Не в обиду тебе будет это сказано. Мы баски, и никто иной, везли святого Якова на проповедь святого слова. И мы, баски его нашли после…..

Тут капитан истово перекрестился и три раза помянул деву Марию. К чему, правда, он это сделал не совсем ясно.

Он продолжил,– Мы – баски, выйдя в море, искали врата райские, и не было у нас никогда мыслей о наживе в море. А другие, именно подлые береговые крысы – фризы вышли в море, чтобы грабить. И первыми кого они грабили, стали мы. Ибо, мы – баски вооруженные лишь словом и смиреньем господним, мы, становились легкой добычей нехристей, не знавших, что творящих. Вскоре, мы нигде не могли пристать к берегу без боязни быть убитыми. Но припасы пополнять надо было, ведь воды в море нет. Вот тогда, мы решили сделать, на островах вне досягаемости от лодочных стай фризов склады, где каждый мог найти и лес, и верёвку для ремонта. А что бы на голете знали куда идти, на островах жили семьи, в чью обязанность входило по ночам разводить костры и помогать всем несчастным, кому не повезло в море. Так было долго, все были счастливы, мы везли в Рим олово из Британии,