После знакомства с документами, осмотра и беседы с Платоном, принимавший его дежурный врач, к.м.н. Дмитрий Александрович Лахно, внешне напомнивший Платону его сына Данилу, сделал вывод, что фимоз, как и парафимоз, Платона стали результатом длительного применения им Метотрексата, а простую операцию ему сделают уже в четверг под общим наркозом.

На опасение Платона, почему под общим, последовало объяснение, что у нас так принято, это современно.

Соседом Платона по удобной двухместной палате стал пришедший вместе с ним Владимир Васильевич Гаврилин, хорошо сохранившийся, небольшого роста, приятный, семидесятипятилетний пенсионер.

Бывший регулировщик спецаппаратуры работал ранее на одном из оборонных предприятий при НИИ, руководимым хорошо известным Платону, преподававшим ему в МВТУ, академиком Виктором Ивановичем Кузнецовым – Главным разработчиком гироскопов и других компонентов для систем наведения межконтинентальных баллистических ракет, в том числе Челомеевских.

Так что соседи по палате оказались ещё и из одного министерства.

– «Мы с тобой одной крови!» – пошутил писатель.

Объясняя коллеге причину своего здесь нахождения, Платон опять не смог обойтись без самоиронии:

– «Представляете?! В начале марта, во время утренних гигиенических процедур я снял капюшон с головки друга, а обратно никак!?».

– «Молнию-то и заело!?» – внезапно завершил он, вызвав хохот соседа.

– «Днём я пошёл на лыжах в надежде подморозить конец, и всё-таки натянуть на него шапку. А вышло наоборот: оказывается, тот со мной тоже спортом занимался: ещё больше набух, превратившись почти в красный гриб! Весь день я промаялся в безнадёжных попытках. А жена поняла, что у меня что-то не в порядке, пришлось колоться. А поздно вечером уже и скорую вызвали!».

– «Да-а! Ситуация! И не отрегулируешь никак!» – протянул бывший регулировщик спецаппаратуры.

– «Какой там! Молодая приехала, взвесила его на ладони и утешила меня с видом специалиста. Надо вправлять! Там умеют, и не такое вправляют, не волнуйтесь! Хорошо 70-ая рядом!

А какой-то тоже молодой, Дмитрий, изрядно помучив меня, вправил, да ещё похвалил за выдержку и терпение! А какая там выдержка? Я чуть ли не материл его, прося иногда сделать паузу и дух перевести. Ведь боль-то, какая?! Смесь сексуального возбуждения с сильно томяще-раздирающей болью, похожей на боль сильно ушибленного копчика!».

– «Да-а! Натерпелись Вы!» – согласился бывший гегемон-интеллигент.

– «Так что участь моя была предрешена! Оставалось дождаться окончания дачного сезона! И вот я здесь!» – закончил свой излишне откровенный и эмоциональный спич тоже бывший.

Откровенность Платона сразу расположила к нему ветерана, который внешне вовсе таким не выглядел.

Платону даже иногда казалось, что это он сам старше, чуть-чуть.

Время вторника ушло на размещение и ознакомление с окружающей обстановкой. Новички успели и пообедать и тем более поужинать. Кормили вкусно, но, как во многих больницах, необильно и малокалорийно.

Рано утром в среду Платон сдал мочу и кровь из вены, затем после завтрака и специально обильного питья прошёл УЗИ и ЭКГ.

После чего его осмотрел сам Заведующий отделением молодой д.м.н. Максим Борисович Зингеренко, подтвердив диагноз, причину заболевания и день операции, а также дав Платону подписать согласие на операцию.

После обеда с Платоном побеседовали сначала не представившаяся женщина терапевт, уточнившая ему дозу принимаемых таблеток от давления, и врач-анестезиолог Владимир Борисович – высокий, симпатичный и ироничный молодой брюнет интеллигентного вида.

Он расспросил у Платона всё необходимое, и дал указание, как готовиться к операции: не ужинать и не завтракать, почти не пить и выполнить все указания медсестёр, и тоже дал свою бумагу на подпись, напомнив, что сейчас же надо купить бинты для обмотки ног. Платон спустился вниз по дальнему лифту и успел отхватить последнюю пару не длинных бинтов по три метра вместо пяти, но и они подходили.

Затем он стал ждать вечера, медленно прохаживаясь по очень длинному коридору своего седьмого этажа, периодически заходя в палату.

Его 718-ая палата имела два отсека, каждый на двоих.

В отсеке «б» оказался один маленький пожилой мужчина интеллигентного вида, с редкой фамилией Лымин, чем-то, скорее испытующим недобрым взглядом, сразу не приглянувшийся Платону.

И действительно, вскоре тот стал делать новобранцу почти противоречащие друг другу замечания: то за громкое хлопанье плохо отрегулированной дверной защёлкой, то за незакрытую общую дверь.

Однако старик сам мешал новым соседям своим шумом. Он рано вставал и поздно ложился, всегда громко сморкаясь и умываясь, почему-то при этом фыркая, полоща горло, и подолгу бреясь.

При этом он хлопал дверью своего отсека, но демонстративно аккуратно тихо прикрывал общую дверь палаты, а то и вовсе оставлял её нараспашку. Поэтому было непонятно, что он хочет от соседей.

– «Какой-то странный нам сосед попался!?» – заметил это и Владимир Васильевич, которому видимо тоже уже перепало от вредного старца.

Постоянные придирки привели к тому, что Платон стал за глаза называть того именем известного киношного персонажа «Квака», так как тот тоже ходил чуть шаркая ногами, широко разводя ступни в стороны и немного сгибая ноги в коленях.

Василич это встретил со смехом и одобрением. Ему ведь тоже досталось от Квака, ревниво следившего за тем, чтобы в его болоте была тишина и его порядок, который хитрый Квак пытался распространить на всё.

Есть он ходил последним, ибо имел возможность без лишних свидетелей съесть дополнительные порции готовившихся и отправившихся на операции.

А по невольно услышанному Платоном, в том числе от Василича, получалось, что Квак, который раньше был врачом и написал книгу по медицине, находится здесь для обследования, ищет у себя болячки с целью получения инвалидности и дополнительных льгот.

– «Жучило! Он и есть жучило! Этот, как его? Лымкин, что ли?!» – возмущался бывший пролетарий.

Но одиночество Квака в своём болоте длилось недолго.

Уже в среду к нему подселили высокого, статного, седовласого и очень общительного прадеда – бывшего машиниста, тоже Васильевича, но более весёлого и развязного.

И уже через сутки тот, попав под интеллектуальное влияние местной элиты, тоже ошарашил Платона замечанием, снизойдя до бабской мелочности и задиристости.

– «Ну, зачем выключаешь?!» – бросил он вслед, входящему в свой отсек Платону, только что выключившему бесхозный свет в общем пустующем предбаннике их палаты.

Платон удивился, но ничего не ответил старому дурачку. А через час с небольшим его разбудил одиночный паровозный кашель за стеной.