Видать у бывшего… кочегара ещё остаточные явления от… силикоза?! – спросонья решил невольно временно разбуженный.

Платон сразу привык к своей постели и получал явное удовольствие от сна, не забывая о нём и днём.

Хоть немного пассивно отдохну за год! – радовался он.

Но единственным пока ночным неудобством был периодический храп соседа по палате. Но и к нему Платон постепенно привык, Василич тоже.

Но они никак не могли привыкнуть к периодическому кваканью Лымина, иногда вынужденно обсуждая того между собой. Хотя основные разговоры шли совершенно о другом.

В первое время Платон обрушил на Владимира Васильевича просто уйму различной информации, в том числе о себе лично.

А Владимир Васильевич, хоть и плохо слышал, но будучи благодарным и воспитанным слушателем, его скороговорки слушал внимательно, неотрывно глядя в глаза оратора своими испытующими серыми глазами.

Но и он иногда успевал высказываться. Особенно после прослушанной по транзисторному радиоприёмнику Платона различной информации.

Однажды он ударился было в очень старые воспоминания о своей юности. Но писатель неуклюже дополнил товарища, отвлекая его от продолжения:

– «Это было ещё в те далёкие времена, когда личный легковой автомобиль был средством передвижения!».

Тогда тот перешёл на более поздние времена своей и страны жизни.

– «Так сынки тех, кто нами правил и пудрил мозги светлым будущим и затеяли всю эту Горбачёвскую и Ельцинскую передрайку!» – комментировал он серьёзно.

– «Да! Коммунисты и диссиденты теперь давно стали коммуняками и дивидендами! Каждой падле – своё место!» – перевёл Платон скучную для него тему в саркастически наклонную плоскость.

Однако компаньон не понял намёка и продолжил свои старческие излияния на политическую тему. Дошёл черёд и до интеллигенции, которую всегда, исторически, не любил рабочий класс. Но и тут Платон подыграл бывшему пролетарию:

– «Гнилая интеллигенция не способна к самоорганизации, к самодисциплине, к самоограничениям. Потому, что все считают себя уникальными, личностями, лидерами, самыми умными и всезнающими. Никто никому не хочет уступать и тем более подчиняться!» – перешёл на теорию бывший лектор и философ.

– «Вон, как наш сосед, Квак!» – быстро сориентировался гегемон.

Но особенно Василич любил новости спорта, обсуждая их с соседом, часто возмущаясь итогами выступлений некоторых спортсменов и особенно команд.

– «А что ты хочешь? Большой спорт требует и больших жертв!» – успокаивал его Платон.

Обсуждение же здоровья людей вообще, закончилось неожиданной сентенцией поэта:

– «А на каждый организм есть свой в жизни онанизм!».

Возможно, его подсознание способствовало, а весьма живое воображение уже рисовало ему продолжение сегодняшнего дня.

После работы его пришла навестить жена, принеся приёмник для переживания за футбольную сборную, и кое-что к чаепитию. Всё остальное было в больничном буфете. Поговорили недолго. Платон сообщил, что операции делают с десяти утра до часа дня, и отпустил жену, оставив о её визите самое тёплое и приятное впечатление.

– «Ну, вот, и с женой попрощался!» – пропищал дремавший из недр.

А попозже вечером за Платона принялась медсестра Галина – располагающая к себе приятная, добрая и весёлая женщина лет тридцати пяти. Своими ласковыми руками она заботливо и профессионально подготовила интимные места тела Платона, тщательно всё выбрив, вплоть до последнего волосика на кончике, на время превратив их в девственно-детские.

– «Про меня обычно раньше говорили – вон идёт парень в мохеровом свитере!» – оправдался он перед нею своей волосатостью.

– «Да! Но здесь хватит только на рукавицы!» – поддержала Галина шутку пациента.

А за образцовое поведение и полное принятие в себя всей дозы клизмы, она даже высказала Платону комплимент:

– «У нас обычно больные капризничают, не дают в себя всё влить, и быстро бегут испражняться! А Вы молодец! Всё правильно сделали!».

– «Так я же человек дисциплинированный! И врачам всегда доверяю!» – познакомил её с другими своими достоинствами Платон.

После этого он всё ещё пока уверенной походкой направился занимать очередь в туалет, который к счастью никем не был занят.

В коридоре у входа в их палату Квак беседовал с пожилой медсестрой, что-то рассказывая ей о своих медицинских подвигах.

Слегка возбуждённый уже происшедшим с ним, и томительно ожидающий бурного продолжения, Платон непроизвольно громко захлопнул, находящуюся перед туалетом дверь в их общий тамбур – дабы не смущать беседующих звуками своего освобождения. Однако во след он услышал очередное возмущение чрезстеночного соседа, успев ответить тому, что у него мол руки-крюки и он не может точно рассчитать свою силу.

В ответ же прозвучало громко-писклявое, возмущённое такой наглостью относительно молодого:

– «Идиот!».

Хорошо, что в этот момент Платон, бывший в прекрасном расположении духа, уже стягивал с себя штаны и садился на унитаз. А то бы Кваку могло бы и не поздоровиться. Платон не сносил оскорблений, особенно не обоснованных, и не оставлял их без ответа. И поэт-писатель запомнил это.

На ночь Платону сделали успокаивающий укол, и запретили шляться.

Но тот не брал его. Даже удобная кровать с двумя в меру мягкими подушками, не могла нагнать на него дрёму. Голова писателя была забита другим, но не хамством Квака.

Он попал в 60-ую больницу в шестьдесят лет при совершенно нештатной ситуации, причём 17 ноября – в день, когда умер его отец. Операция была назначена на 19 ноября – на день, когда отца похоронили.

Ему предстояла хоть и самая простая операция, которую в поликлиниках делают под местным наркозом, а в Синагогах – при свечах, но впервые в его жизни почему-то вообще под общим наркозом.

К тому же терапевт сказала, что его сегодняшнее верхнее давление за 150 плохой спутник операции, попутно проговорившись, что у неё был печальный случай последствия приёма Метотрексата и Фолиевой кислоты.

Да и очередь его на операцию оказалась самой последней, после часа дня.

И хотя разум инженера всё прекрасно подсчитал и понимал, но эмоции поэта и писателя не давали их общему телу покоя.

Возможно и неудачная игра сборной, слышимая им по радиоприёмнику, как бы в полузабытьи, смогла тоже как-то негативно повлиять на его состояние. Хотя прочтённый им накануне прогноз Юрия Севидова, чьему мнению он привык доверять безоговорочно, уже давно настроил болельщика на минорный лад. Этому способствовала и им самим наблюдаемая концовка игры в Москве с явно возникшим опасением за общий исход стыка.