Настороженно смотревший Тарик облегченно выпустил воздух. И улыбнулся:

– Действительно.

А кот подошел под самый бок и заметил:

– Тем более что он заслужил. Хороший удар.

– Не стоит благодарности, господин. Это был наш долг, – звякнул новый голос, и аль-Мамун подпрыгнул на своем спальном ковре.

Аураннка возникла в комнате бесшумно – серый шелк ее походного платья даже не шелестел. Только одуряющий аромат, сладкий, как персик, плыл над полом, когда она медленно шла к халифу. Белое личико казалось кукольным: узкие раскосые глаза, точки выщипанных бровей, ярко-алый маленький рот не шевелились, как нарисованные.

Аль-Мамун непроизвольно отклонился назад.

У самого края ковра сумеречница склонилась в глубоком поклоне.

Когда она подняла лицо, Абдаллах увидел тоненький шрам над правым глазом. Почувствовав его взгляд, аураннка поднесла к отметине узкую ладонь. Аль-Мамун поспешно отвел глаза, сумеречница тоже резко опустила руку и смешалась.

– Прошу вас, госпожа. Приступайте, – кивнул Тарик.

И пояснил снова подавшемуся назад халифу:

– Дама Амоэ здесь, чтобы помочь тебе, Абдаллах.

Аураннка, меж тем, оказалась за спиной. Персиковый шершавый запах окутал халифа почти ощутимой пеленой. Вдыхая аромат ее шелков, аль-Мамун не сразу понял, что ерзает, как от щекотки: по позвоночнику бежали приятные судороги, колени подергивались. А потом осознал, что щекочут тонкие длинные пальцы, остро, как иголки, тычущиеся в какие-то ведомые одной только женщине точки.

С неожиданной силой вцепившись аль-Мамуну в плечи, сумеречница встряхнула его так, что чуть не ссыпались вниз позвонки.

– Исполнено, Тарег-сама, – мурлыкнуло сзади.

Шелк зашелестел, голову повело от сладкого, тающего на языке запаха.

Борясь с неожиданно накатившей слабостью и мутью в голове, Абдаллах лишь нахмурился, когда к нему протянулась рука Тарика: давай помогу. Внутри черепа все распалось на какие-то кусочки воспоминаний, аль-Мамун явственно ощущал необычное для себя расслабление – и, в то же время, смутную тревогу. Словно что-то саднило под лобной костью, пытаясь напомнить о себе, словно что-то он забыл, и без этого кусочка мысли вся целостность затейливой вязи мира перед глазами распадалась на отдельные завитки…

Пальцы Тарика снова приглашающе согнулись: давай, мол.

Отчаявшись припомнить ускользающее и тревожное, аль-Мамун вздохнул и поднялся на ноги.

Пошатнувшись, он оперся на плечо нерегиля. Потом решительно пошел вперед.

Дойдя до занавески, аль-Мамун кивнул: откинь. Тарик повиновался, Абдаллах отпустил его плечо и пошел дальше, дальше, через пыльные покинутые комнаты, в которых, похоже, никто никогда не жил.

Дойдя до выходящей на передний двор двери, аль-Мамун устало вздохнул и сам развел руками протертый матерчатый коврик в проеме. Весеннее солнце и тысяча цветов брызнули в разум, отупевший в затхлости внутренних покоев. Среди помета и соломы метались куры и цыплята, топали копытами лошади, блики света играли на пластинах панцирей и ярком зеленом шелке рубах входивших в ворота воинов. Посмотрев себе под ноги, аль-Мамун увидел желтые костистые ступни с уродливо отросшими ногтями.

Озадаченно посозерцав их с мгновение, он охнул и пошатнулся.

Тарик снова поймал его под руку.

– Я… – пробормотал Абдаллах, ошалело таращась на свои ноги.

– Можешь ходить.

– Но…

– Смог бы и раньше, если бы подлый старикашка массировал тебе мышцы и заставлял передвигаться по комнате.

– А…

– А он давал тебе опиум и оставлял лежать.

– Но…

– Ему хорошо платили за это.

Резко выдернув руку из цепких пальцев сумеречника, аль-Мамун ухватился за шершавый, рассохшийся дверной косяк. Державшие коней под уздцы джунгары с любопытством посматривали на халифа. Воины Движущейся гвардии видели худого верзилу в несвежей рубахе и мятых штанах, босого и всклокоченного.

Прекрасное зрелище.

Прекрасное положение, о Абдаллах.

Прекрасный день, чтобы выйти на воздух.

Потом он раскашлялся. Персиковый морок расползался из головы, возвращая сознанию ясность и четкость мира. Мира, который оказался совсем не таким, каким он виделся в течение этих шести недель.

– Кто ему платил? – отперхав, просипел аль-Мамун.

– Это длинная история, – тихо ответил Тарик.

– Где он? Где ибн Шуман?

– Сбежал.

– Зирар?

– Сбежал.

– Зухайр?

Нерегиль не ответил.

Аль-Мамун повернулся к нему. Тарик молча покачал головой. И показал куда-то в сторону ограды. Сначала Абдаллах не понял. Потом разглядел длинный сверток, лежавший в тени высокого дувала. На старом истертом ковре проступили бурые пятна. Кровь.

– Мы нашли его мертвым в передней комнате, – мурлыкнуло под ногами.

Это пришел черный кот-джинн.

– Остальные?

– Сбежали.

– Куда? К кому? И кто платил ибн Шуману?

Тарик, скрипя половицами, медленно вышел на террасу и остановился в шаге впереди. Потом чуть повернулся и покосился на Абдаллаха большим серым глазом.

– Так кто? – свирепо поинтересовался аль-Мамун. – Тахир?

– Такое… возможно.

– Так ты не знаешь?! – вскипел Абдаллах. – А кто подослал убийц? Это ты знаешь?! Где была разведка? Где этот наглый аураннский котяра? Где Меамори?!

– Нет, – тихо и просто ответил Тарик, все так же, не мигая, глядя на него. – Я не знаю, где Меамори.

– Что?!

– Его взяли под стражу по приказу Тахира. Сразу после штурма Хаджара. Его и Иэмасу, который командовал в Движущейся гвардии эскадроном.

– И?..

– С тех пор Меамори и Иэмасу пропали, – отводя глаза и отворачиваясь, глухо выговорил Тарик. – И я не знаю, где они сейчас.

Что-то во внешне бесстрастном лице нерегиля подсказало аль-Мамуну воздержаться от дальнейших упреков. Кашлянув в кулак, он вдруг спросил:

– А… ты?..

Тарик снова покосился:

– Недавно. Два дня назад.

Абдаллах молча кивнул. Они друг друга поняли.

Помолчав и пошевелив ушами, нерегиль продолжил:

– Я сразу стал тебя разыскивать. Тахир хранил место твоего пребывания в тайне.

– Ты успел вовремя, – твердо сказал аль-Мамун.

Тарик вздрогнул – прямо как растерянная ловчая птица на рукаве.

– Я не шучу. Ты успел вовремя.