этих "живых воплощений идеи колонизации".

 Я видел уроженцев острова Сахалин на свободе, видел их в подследственных карцерах, видел в тюрьмах, отбывающими наказание за совершенные преступления, - и не скажу, чтобы они приводили меня в особый восторг.

 Я рассказывал уже, как отыскивал палача Комлева, закончившего уже свою деятельность, числящегося в богадельщиках и пришедшего в пост Александровский "на заработок", предвидевши казнь.

 - А вон, ваше высокоблагородие, - сказали мне, - изволите видеть на конце улицы махонькую избушку. Туда и отправляйтесь. Он там у польки нанялся детей нянчить. Вешать да за детьми ходить, - больше ни на какую работу он, старый пес, и не способен!

 В маленькой избушке возилась около печки рослая, здоровая баба! По углам пищали трое ребятишек.

 - Посидите тут. Комлев с самым махоньким в фонд (казенная лавка) пошел. Сейчас будет.

 "Полька", крестьянка Гродненской губернии, отбывает еще каторгу.

 Она пришла сюда, - бабы особенно не любят сознаваться в преступлении, - "по подозрению в убийстве мужа".

 - Потому и подозрение упало, что меня за него силком замуж выдали, а за мной другой прихлестывал. Ну, на нас и подумали, что мы "пришили".

 В каторге она выучилась говорить, - не на русском, а на каторжном языке.

 - Меня сюда послали, а с которым я была слюбившись, слышно, в Сибири. Вот и живу.

 - А дети чьи? Из России привезла?

 - Зачем из России. - Дети - здешние. Эти двое, старшенькие, от первого сожителя. Поселенец он был, потом крестьянство получил, на материк ушел. А меньшенький, которого Комлев нянчит, - теперешнего сожителя. Кондитер он. Через месяц ему срок поселенчества кончается, крестьянство получит, тоже на материк уйдет.

 - Ну, а вот этот от кого?

 - Этот? А кто же его знает!

 - Ну, а когда кондитер твой на материк уйдет, тогда ты что же с детьми-то делать будешь?

 - А другого сожителя дадут.

 Так "отбывает каторгу" эта женщина, когда-то не вынесшая жизни с нелюбимым мужем, и теперь переходящая от "сожителя" к "сожителю" с тупым, апатичным видом.

 В это время в избушку вошел Комлев.

 На руках, которые привыкли драть и вешать, он бережно нес годовалого ребенка.

 Я отложил беседу с ним до другого раза.

 Палач с ребенком на руках...

 - Зайди ко мне завтра... Только без ребенка!

 Что будет потом с этими детьми, которые родятся от сожителей, по окончании поселенчества уезжающих на материк, которые родятся "кто его знает от кого" и растут здесь на руках палача?

 Знаменитость "поста Корсаковского", и его "прелестница" - "молодая Жакоминиха".

 Отец и мать Жакоминихи были ссыльно-каторжные. Она родилась на Сахалине.

 Она ничего другого не видала, кроме Сахалина. Говорит на том же языке, на котором говорят в кандальных тюрьмах. И когда ей говорят, что есть другие страны, вовсе не похожие на Сахалин, она только с недоумением отвечает:

 - Да ведь и там людей "пришивают" из-за денег!

 Ее очень интересует вопрос:

 - Правда, что в России не нужно снимать шапок перед чиновниками?

 И это кажется ей очень странным.

 Она знает только два сорта людей: чиновников и "шпанку".

 У нее двое детей, которых она очень любит и на которых тратит все, что "добывает".

 Детей она одевает, как "чиновничьих детей", - для себя ждет каторги, как чего-то самого обыденного.

 Ведь в каторгу приговорят!

 - Что ж! Отдадут в сожительницы. Меня любой поселенец и с детьми возьмет: я - баба прибыльная.

 Она говорит это спокойно, деловым тоном.

 Жакоминиха была выдана замуж тоже за сына ссыльно-каторжных родителей.

 Семья Жакомини давно была прислана на Сахалин из Николаева, отбыла каторгу, поселенчество, разжилась, имеет большую торговлю. Молодой Жакомини жил с женой в селении Владимировке, держал лавку, охотился на соболей. Жили, по-сахалински, очень зажиточно. Но молодой бабе приглянулся поселенец. "Парень-ухват", отчаянный, из "Иванов", как зовутся удальцы каторги. Он кончил срок поселенчества, собрался на материк, и об отъезде сказал Жакоминихе только накануне.

 - А меня возьмешь с собой?

 - Взял бы, если бы у тебя были деньжата.

 В тот же день Жакоминиха подсыпала мужу стрихнина. Стрихнином травят соболей, и он есть в доме каждого охотника.

 Преступление было совершено изумительно откровенно. Жакоминиха поднесла мужу отраву в то время, как в соседней комнате работники дожидались их к обеду.

 Когда Жакомини грохнулся на пол, вбежали рабочие и тут же около него подняли "поличное" - рюмку с остатками порошка.

 - Сам отравился! - сразу объявила Жакоминиха.

 И первое, что сделала, сейчас же начала вынимать из сундука деньги.

 Она была страшно изумлена, когда ее притянули к следствию, и объясняет это только интригой со стороны стариков Жакомини.

 - Как же к следствию? По какому полному праву на материк не пускают? Нешто есть свидетели, что я ему отраву подносила.

 Это, как я уже говорил, глубочайшая уверенность, каторги, что, если только нет свидетелей-очевидцев, стоит "судиться не в сознании", и никто вас обвинить не имеет права. А если и обвинят, то неправильно, не по закону.

 - Должны оставить в подозрении, а не осуждать!

 Состоя под следствием, Жакоминиха совершила новое преступление, - опять "без свидетелей".

 Однажды могила Жакомини была найдена разрытой. В крышке гроба было прорублено отверстие.

 Собравшиеся "сахалинцы" моментально узнали, чьих рук дело:

 - Жакоминиха! Это уж всегда так делается! Дело первое!

 "Жакоминихе" начал часто сниться ее покойный муж. А если начинает мерещится убитый, надо разрыть могилу и посмотреть, не перевернулся ли он в гробу. Если перевернулся, надо положить опять как следует, и убитый перестанет являться и мучить.

 - Да почему же, непременно, это сделала Жакоминиха?

 - Помилуйте, да она с малолетства это средство знает. С детства между убийцев! - совершенно резонно отвечают служащие на Сахалине.

 - Ну, и баба! - говорю как-то поселенцу.

 - Да ведь оно, ваше высокоблагородие, может по-вашему как иначе выходит. А по-нашему, по-корсаковскому, завсегда случиться может. Потому здесь в каждом доме корешок борца имеется...

 "Борец" - ядовитое растение, растущее на южном Сахалине.

 - Каждый держит!

 - Зачем же?

 - Случаем - для себя, коли невтерпеж будет. Случаем - для кого другого. Только что она не борцом, а трихнином отравила. Только и всего. А то бывает. Потому Сакалин.

 Виктор Негель, молодой человек двадцати лет, подследственный арестант, содержавшийся в карцере Александровской кандальной тюрьмы, пожелал меня видеть по какому-то делу.

 - Вы с Негелем остерегайтесь оставаться наедине! - предостерегал меня начальник тюрьмы.

 Для моих