профессии, но и мышлению, характеру бухгалтер — убийственное сочетание, и сказала, что не позволит тронуть волка. Тот уставился на нее тупыми оловянными глазами, — а у волка-то, у волка какие глаза! — подал ей какую-то бумагу и сказал: это предписание финансовых органов. Она прочитала — там ничего не говорилось о Сардане, тем более о его умерщвлении.

— Как вам не стыдно обманывать? — сказала Вика. Она не могла понять, что Сардан и Тайна пока еще жили, как «работники на науку». Для них по смете выделялись деньги. Больше того, на каждый день выдавалось мясо, которым хватило бы прокормить не одну семью. А теперь, когда научная тема завершена, кто их станет кормить?

Она пошла к Савельеву. Тот внимательно выслушал ее.

— Все варианты перебрал. Вместо того чтобы обобщать научные выводы, искал путь для его судьбы. И Ромка такой театр устроил. Выпустить на свободу? Хищник. Нас засудят.

— Да он же как собака. Ваши слова?

— Мои. Именно «как», но не собака. Он тем более опасен, что «как». И не боится человека, пойдет к нему. А для человека он — волк.

— Да он же — гордость. Все им любуются. В воскресенье к вольеру не пробьешься.

Савельев выбросил руки ладонями вперед, как бы задерживая чье-то движение, и проговорил, радуясь:

— Стоп! Молодец! Как я не сообразил. Он же, Сардан-то, получается, — не нам уж принадлежит, не институту, а всему городу. И вольер наш — кусочек зоопарка. Слушай, Вика, это здорово. Иди к начальству. К самому высокому. Иди. И поплачь. По-настоящему только. О школе обязательно. Сколько экскурсий! Воспитание любви к живой природе… Нет, это настоящий ход, а не твои, извиняюсь, бабские слезы. Реви не за волка, а за судьбу Таней-Ваней. Какими мы их воспитаем? Поняла?

Будущий доктор биологии повеселел. Теперь и Ромкин террор в доме кончится.

5

Шли годы. Савельев писал докторскую диссертацию. «Поведение и обоняние хищных зверей». Случалось, уезжал из дома. Ромка учился в Свердловском университете. Конечно же на биологическом. Вышла замуж черноглазая нежная Вика и уехала куда-то в дали дальние. Жил-поживал маленький зоопарк, доставляющий столько радости детворе. Еще бы: наблюдать жизнь зверей почти что в естественных условиях. Не умирали, а нарастали легенды, как снежные комья, начавшиеся с махонького ребячьего снежка, брошенного несильной еще рукой под гору.

Начались и утраты. Погиб, как и должен был погибнуть, медведь Тиша. Не то что звери, люди стали стыдиться за него. Но неожиданно пресеклось его печальное существование.

Как-то приехали на драном, дымящем выхлопом «козле» полупьяные охотнички. Показали ордер на отстрел одного медведя. Дали Тише четвертинку. Ошалел безумный. Рвет решетку, еще просит. Залезли охотнички на крышу конторы, лестницу для безопасности велели убрать. Буйствующий мишка был выпущен на свободу. Он выскочил, стал кататься по утоптанному снегу, ревел то жалобно, выпрашивая хмельного, то страшно, мстительно, будто вспоминая, что он все же царь зверей.

Грохнул выстрел. Оступившийся стрелок покатился с крыши, закричал пуще медведя. А тот, раненный в плечо, стал искать спасения не в близком лесу, а за решеткой. Обливаясь кровью, он ломал дверь. Пока летел на землю, мысленно уже простившийся с жизнью первый стрелок, второй дуплетом прервал жизнь бурого бедняги. А тот, что грохнулся на утоптанный до железной твердости снег, едва успев вскочить, бросился прочь, с испугом оглядываясь на бурый ком, ветошью валявшийся у решетки. Другой же до сумерек просидел на крыше — ведь некому было поставить лестницу. Служители, не желая быть свидетелями бездарной охоты, не сговариваясь, ушли.

Сардан ночью, светлой от звезд, чуя запах крови, выл неугомонно и страшно. Но он не понял, что произошло по ту сторону решетки, потому что еще никогда не слышал ружейных выстрелов и не знал их разрушительной силы.

Он отходил от людей. Но никогда от них не отойдет до конца — ему не хватит дней своих, чтобы разобраться в причудливом, безобразно испорченном его мире.

Как он ошибся однажды, не доверив обонянию, а положившись только на цвет. Это и сбило с толку матерого зверя — серое пальто, как у Ромки, и безбоязненность, с какой он вошел в вольер, стал один на один с ним, навел какую-то трубку и начал двигать рукой, и трубка не страшно заурчала, как волчонок. В смятенном мозгу волка возник брат с его выдумками в часы игр, и Сардан подумал, что все это вдруг вернулось, и будет веселая свалка, катание по земле. Разгоряченное лицо, которое он лизал, и такие пахучие руки его, которые он бережно брал в свою пасть.

Сардан одним прыжком оказался рядом с оператором местного телевидения, крутанулся у его ног, огромный и страшный, вскочил, бросил лапищи на его плечи, стал лизать его лицо, уши, руки, стекло его трубы — благо, что оно не пахло так ужасно, как вся остальная труба.

Бедный, бедный оператор… Полуживого от страха, мокрого от пота и волчьей обильной слюны, его вытащили из вольера.

Волк вскоре понял свою ошибку, и, как всегда, исчез, будто привидение. Молодые волчата бросились к нему навстречу, но он грозно зарычал, и они упали на землю, вжались, стараясь стать незаметными, а тех, кто подбежал ближе, хватая за загривки, разметал по сторонам.

Тайна незаметно отошла под большую ель, оглянулась, повиляла хвостом, но Сардан не обратил на нее внимания.

…Вика Сунцова, не знаю ее новую фамилию по мужу, семь лет прожила на Дальнем Востоке, работая в Сихотэ-Алинском заповеднике. Для меня, когда я узнал об этом, само название звучало таинственно — оно было связано с давним небесным чудом, огромным железным метеоритом, упавшим в дремучей тайге. В юности с упоением читал все, что касалось его, особенно об экспедиции Кулика. Непременно хотелось попасть туда, но дороги мои проходили где угодно, только не в той стороне. И то, что Вика работала там, многое говорило о ее характере.

Семь долгих лет, и вот она ехала в Приуральск. Ее волновала предстоящая встреча с родиной, с детством. Она думала и о встрече с Сарданом. Знала, что жив, но вот узнает ли ее? Осталось ли хоть что-то в его зверином сердце о ней? Или волки не могут хранить дружбу? Смешно было думать о каком-то зверином чувстве, к тому же зверем этим был суровый волк. Наверно, он отошел от людей, презрел их и ее в том числе. Ведь говорил же Петр Петрович… Но ей почему-то очень хотелось, чтобы волк узнал ее.

Он был неузнаваем — огромный, красивый, гордый и усталый, но она узнала его. Это был тот же косолапый неуклюжий малыш, который спал у нее