этой династии (с III по IX вв.) сохранилось порядка трехсот надписей. Это, как правило, надписи самих Паллавов и их вассалов, а также несколько десятков надписей ранних Пандьев.

Как сообщает Л. Б. Алаев, из десяти тысяч надписей, оставшихся от династии Чола (IX–XII вв.), опубликовано лишь три с половиной тысячи. От поздних Пандьев (XIII в.) осталось четыре с половиной тысячи надписей, а опубликовано всего около полутора тысяч. За сто с небольшим лет систематического сбора и каталогизации было собрано около восьмидесяти пяти тысяч южноиндийских надписей на разных языках – на тамильском, каннада, телугу, малаялам и санскрите, и несколько тысяч североиндийских. Из них опубликовано только около пятнадцати тысяч (Алаев, 2011: 23) [295].

Надписи издавались от имени самых разных лиц и организаций – царей, мелких князей, местных магнатов, различных общин и частных лиц. Что касается датировки, то в надписях обычно указывается дата в виде года правления того или иного царя. Причем в некоторых случаях бывает не совсем понятно, о каком именно правителе идет речь, потому что в каждой династической семье имена очень часто повторяются. Тем не менее, даже такая датировка чрезвычайно важна, поскольку в индийской истории любая датировка – большая роскошь.

Из надписей мы получаем сведения, которые касаются широкого спектра деятельности храма. Надписи обычно довольно информативны. В них часто очень подробно рассказывается о дарах и при этом самым тщательным образом перечисляется все, что было подарено. Говорится кем, когда, для чего и на каких условиях был сделан дар. Земельные дарения, о которых говорится в надписях, это почти всегда дарения брахманам[296] и храмам, причем с единственной целью – приобретение дарителем пуньи, и процесс передачи дара нередко сопровождался обязательствами со стороны получателя давать религиозное благословление семье дарителя.

Вместе с тем надписи имеют одну особенность: они просто сообщают о каком-либо событии, не давая при этом совершенно никаких объяснений. Интерпретация многочисленных и порой малопонятных терминов, а также самой ситуации остается во многих случаях за исследователем. Кроме того, надписи не только описывают обычные процедуры, но и отображают установление нового порядка, фиксируя не вполне ординарные случаи, чтобы узаконить прецедент. По большому счету, надписям отводилась особая роль – закрепление и демонстрация иерархии взаимоотношений. Если в жизни какого-то человека или группы людей благодаря совершенному дару происходили серьезные перемены в статусе, то это событие подлежало фиксации.

Далее, в надписях содержится материал, имеющий отношение к измерению земельных площадей, налогам, ценам на земельные участки и продукты, размеру взимавшихся процентов. Такого рода материал показывает, что в то время еще не существовало единой упорядоченной системы мер и весов. В целом южноиндийские надписи более богаты на информацию, нежели надписи Северной Индии, так как дают возможность исследователю узнать не только об основании какого-либо брахманского поселения или конкретного храма, но и проследить их дальнейшую судьбу.

Также благодаря надписям можно узнать о составе средневекового общества, о различных категориях населения и о спорных ситуациях, возникавших вокруг той или иной касты. До нас дошло немало историй о конфликтах, когда оспаривался социальный статус какой-либо касты. Показательно, что социальный статус проверялся или оспаривался посредством храмов. Как, например, в случае конфликта между группами идангей и валангей, то есть кастами левой руки и правой. Столкновения между ними регулярно отражаются в надписях, начиная со времен Куллотунги I, то есть с XI века (Ghose, 1996: 268–269). Также в этом отношении показательна история ратхакаров, которые в XII веке добивались повышения своего статуса, что нашло отражение на стенах храмов (см. об этом: Алаев, 2011: 292–294). А в последующие века, в период Виджаянагара и поздних Пандьев, такого рода конфликты стали возникать достаточно часто.

Некоторые надписи на удивление подробно рисуют картину жизни храма, описывают храмовую обстановку и деятельность обслуживающего персонала. Например, надпись от 992 года, сделанная в храме Уктаведишвары в Кутталаме (дистрикт Танджавур), на восточной и северной стенах центрального святилища, рассказывает о Сембиян Махадеви[297]. При этом сообщаются любопытные подробности о делах царицы, имеющих отношение к храму, а также содержится много данных о храмовых служащих.

Эпиграфика производит впечатление, что именно вокруг храмов вращалась вся общественная и государственная жизнь. Наверное, примерно так оно и было, ведь храм был центром любого населенного пункта – будь то город или деревня, и в обществе, которое было преимущественно религиозным, повседневная жизнь людей была так или иначе тесно связана с храмом.

Надписи, сделанные на стенах того или иного храма, представляли большую ценность в глазах средневекового общества. Практически каждая надпись представляла собой важный документ, и если вдруг возникала спорная ситуация или какая-нибудь необходимость, то потомки дарителя спустя несколько веков могли обратиться к надписи, чтобы доказать свою правоту. Более того, когда возникала чрезвычайная ситуация, которая угрожала существованию надписи, то компетентные власти старались решить вопрос так, чтобы сохранить надпись. Известен случай, когда в 959 году в связи с ремонтом храмовой постройки нагараму Тирувидеймарудура пришлось решать непростой вопрос о переносе на другую стену надписей, где говорится о дарах храму (Алаев, 2011: 223). Тем не менее, бывали случаи, когда неугодные надписи могли быть уничтожены (об этом будет сказано ниже).

Поначалу акты дарения и прочие важные действия записывались на пальмовых листьях. Но это недолговечный материал, который подвержен порче, особенно в условиях индийского климата. Известна одна надпись из Куруда, сделанная на медной табличке. Она рассказывает о том, как пальмовый лист (тала), на котором была сделана запись о даре земли, сгорел, потому что в доме случился пожар. После того, как было установлено, что сын одаряемого продолжает беспрепятственно пользоваться деревней и прилегающими к ней землями, власти подтвердили свой дар и заказали копию дарственной грамоты на медной пластине (Willis, 2009: 125). Можно предположить, что владение данной землей оспаривалось. Цель повторной фиксации факта дарения состояла в том, чтобы подтвердить существование более раннего документа и таким образом оправдать владение землей.

У людей, в пользовании которых была земля, были веские основания для того, чтобы тщательнейшим образом фиксировать сделки с недвижимостью на долговечных материалах. По словам М. Уиллиса, медные пластины и стены храма были не столько «документами» в обычном смысле, сколько инструментами, с помощью которых заинтересованные стороны устанавливали экономическую власть и сохраняли социальное господство (Willis, 2009: 125). Иными словами, надписи обладали определенной «учредительной» силой.

Видимо, какое-то время сосуществовали два вида записей. В одних случаях по старой традиции запись делали на пальмовых листьях, а в других случаях – на меди или камне. Как сообщает Н. П. Унни, на территории Кералы поначалу принятые решения записывались на пальмовых листьях,