Что за странная сущность такая – королева. Иногда, особенно в те несколько минут в день, когда Мадлен позволяла ей месить тесто для хлеба, она ловила себя на мысли: «Если Лек родом из неизвестной страны на востоке, а моя мать – из Лионида, каким образом я оказалась верховной правительницей Монси? Без единой капли монсийской крови в жилах?» И все же Биттерблу не удавалось представить себя никем другим; даже мысленно она не могла отделить «себя» от «королевы». Все случилось так стремительно – за один-единственный полет кинжала. Биттерблу посмотрела в другой конец зала, на тело убитого отца, и мысль о том, кем она только что стала, пронзила ее насквозь. Она даже произнесла это вслух. «Я – королева Монси».

Если ей удастся найти правильных людей – людей, которым она смогла бы доверять, которые помогли бы ей, – приблизится ли она к тому, чтобы исполнить истинное предназначение королевы?

И что тогда? Монархия – это тирания. И Лек тому доказательство. Найдя верных помощников, можно ли будет изменить и это? Может ли королева своей королевской властью организовать правительство так, чтобы у ее подданных тоже была власть, чтобы они могли донести до нее свои нужды?

Замешивание теста чудесным образом помогало Биттерблу ощутить под ногами твердую землю. Так же действовало и брожение по замку, исследование все новых его уголков. Однажды ей понадобились свечи на прикроватный столик, и она сама отправилась к свечнику. Осознав, что ее гардероб стал стремительно пополняться платьями со штанинами, а с рукавов снова исчезли пуговицы, она попросила Хильду представить ее портным. Как-то раз Биттерблу из любопытства подкараулила мальчишку, который каждый вечер убирал со стола после ужина, – и пожалела, что не подошла к этому делу более вдумчиво, ибо это был вовсе не мальчишка. Он оказался юношей, поразительно красивым смуглой красотой. У него были прекрасные плечи и чарующе ловкие руки; а она ввалилась в комнату в ярко-красном халате и слишком больших для нее розовых тапочках, с растрепанным гнездом на голове и чернильной кляксой на носу.

Было приятно ощущать, как вокруг нее в замке бурлит жизнь. Пересекая огромный двор по морозу, который пробирал до костей, она видела Сафа на платформе и рабочих, очищающих стоки ото льда. Видела, как снег падает на стекло, а талая вода льется в фонтан. Среди ночи мужчины и женщины, стоя на коленях, натирали полы в коридорах мягкой тканью, а крыши у них над головами заваливало снегом. Она начала узнавать людей, мимо которых проходила. Они так и не разгадали тайну появления на полке красного словаря. Но, навещая Помера в библиотеке, Биттерблу учила новые буквы, наблюдала, как он рисует алфавитные таблицы и графики частоты употребления символов, и помогала ему делать подсчеты.

– Для своего языка у них есть название, которое мы перевели бы как «деллийский», ваше величество. А наш они – или, во всяком случае, Лек – именуют словом, более-менее похожим на «дарианский».

– «Деллийский» – это по фальшивому названию реки? «Делл»?

– Да, ваше величество.

– И «дарианский»? Наш язык называется «дарианским»?!

– Да.

Даже работа Мадлен по составлению скелетов, для которой потребовалось занять костями все лаборатории лазарета и одну палату, успокаивала Биттерблу. Во фрагментах жертв Лека скрывалась правда о том, что он творил, и Мадлен пыталась снова сделать их единым целым. Биттерблу это казалось данью уважения.

– Как рука, ваше величество? – спросила целительница, держа перед собою горсть ребер и сверля их взглядом так, словно они вот-вот могли заговорить.

– Лучше, – ответила Биттерблу. – И еще замешивание теста помогает найти почву под ногами.

– Прикосновение – очень мощная штука, ваше величество. – Слова Мадлен напомнили Биттерблу о том, что она и сама уже осознала.

Мадлен протянула ей ребра. Биттерблу приняла, чувствуя под ладонью их необычайную гладкость. Провела пальцем по выступающей полосе на одном ребре.

– Оно было сломано и зажило, ваше величество, – сказала Мадлен. – Ваша рука в месте перелома, наверное, выглядит примерно так же.

Биттерблу знала, что Мадлен права: в прикосновении к вещам есть сила. Держа эту когда-то сломанную кость, она ощутила боль, которую чувствовал ее владелец. Ощутила тоску по жизни, окончившейся слишком рано, и по телу, которое выбросили, словно оно ничего не значило. Ощутила собственную смерть, которая однажды придет. В этом чувстве была и острая печаль. Биттерблу не могла примириться с мыслью о смерти.

В пекарне, пока она стояла, склонившись над тестом, продавливая его и разминая до эластичности, перед нею забрезжила ясность в одном вопросе.

Как и Помер, Биттерблу была неравнодушна к трудной – невозможной – медленной – хлопотной работе. Она разберется, как стать королевой, – медленно, хлопотливо. В ее силах преобразить смысл фразы «быть королевой», и через это она преобразит все королевство.

А потом, однажды, в начале декабря, выжимая из усталых рук последние на сегодня движения, она подняла взгляд от пекарского стола. Перед нею стоял Помер. Вопросы были излишни. Она все поняла по его светящемуся лицу.

В библиотеке Помер подал ей лист бумаги.

– Ключ – «ожалиг», – прочла Биттерблу, язык ее неловко спотыкался о непривычные звуки.

– Да, ваше величество.

– Что означает это слово?

– «Чудовище», ваше величество, или «тварь». Отклонение, монстр.

– Как он сам, – прошептала Биттерблу.

– Да, ваше величество. Как он сам.

– Верхняя строчка – обычный алфавит, – продолжала она. – Шесть следующих алфавитов начинались с шести букв, которыми пишется слово «ожалиг».

– Все так.

– Чтобы расшифровать первую букву первого слова в предложении, мы используем алфавит номер один. Для второй буквы – алфавит номер два, и так далее. На седьмой букве возвращаемся к алфавиту номер один.

– Да, ваше величество. Вы поняли правильно.

– Не сложновато ли для дневника, Помер? Я пользуюсь подобным методом шифрования в письмах к королю Рору, но мои письма коротки, и пишу я навскидку по одному или по два раза в месяц.

– Написать все это было бы не так уж трудно, ваше величество, зато пытаться перечитывать – сущий кошмар. И вправду, чересчур мудрёно – тем более что на деллийском языке, скорее всего, больше никто не говорил.

– Он ни в чем не знал меры, – сказала Биттерблу.

– Так, давайте возьмем первое предложение этой книги. – Помер притянул к себе ближайшую книгу и переписал первую строку:

– Если его расшифровать, получится…