Ты в три раза древней, чем любой местный житель. Великой одноэтажной столице всего двести лет от роду.

Не кидали людей в печи, не закапывали живьём население целых городов.

Сюда – бежали.

И ты тоже – беглец.

Вроде бы настроился поговорить с чёртом – давно не виделись, есть что обсудить, – но чёрт, оглядевшись, изучив развешанные тут и там мокрые пляжные полотенца, втянув ноздрями запах грейпфрута, исчезает, не сказав ни слова, только громко скрипнув зубами.

На рассвете, в утренней кефирной свежести, в тишине, едва не над самым ухом раздаётся знакомый звук заводимого мотоцикла. Немедленно встаёшь, ударившись коленом об угол кровати, глядишь в окно: двое крепких, поджарых, седоватых ходят вокруг мотоциклов без номерных знаков и говорят на русском, и недурно бы выйти, поинтересоваться, куда именно собираются дубасить эти непростые дядьки. Они явно приехали сюда налегке, купили мотоциклы и собираются как минимум прокатиться на север по Тихоокеанскому шоссе, или – как максимум – пересечь весь континент с запада на восток, а на восточном берегу слезть с мотоциклов и отправить их морем, в ящиках, домой в Россию.

Но не вышел: испугался. Вдруг знакомые, или знакомые знакомых?

Двое седых уверенных не похожи на столичных деятелей – скорее мужики из больших областных центров, из Твери или Нижнего, хозяева больших кусков недвижимости или, например, каких-нибудь фабрик. Нет, не москвичи.

Но всё равно не пойду. Не хочу ни с кем говорить. Специально уехал подальше, чтоб ни с кем не разговаривать. Ничего не делать и ни о чём не думать.

Подождал, пока соотечественники оседлают свои байки и свалят. Вышел сам. Машина тут же, у двери. От порога до водительского кресла – два шага.

Надо поехать в лавку и купить, наконец, собственную доску.

Через три-четыре недели океан полностью освободит сознание. Обнулит все ценности – то, ради чего рубился в прошлой жизни, перестанет вызывать интерес.

Станешь пустым, чистым и вольным.

Волосы и брови выгорят, соль отшлифует морщинистую морду и промоет носоглотку, плечи раздадутся, спина станет прямой и железной, из бронхов выйдет вся копоть. Насморки и простуды уйдут в прошлое.

Доска станет лучшей подругой.

Бриться раз в неделю. Солёная вода раздражает чисто выбритые щёки. Лучше – короткая щетина, она защищает нижнюю часть лица от сожжения солнцем. Кристаллы соли действуют как увеличительное стекло: кожа сгорает в пять минут.

Но за руль неохота. Лень. Наверное, поэтому и не вышел поздороваться с русскими мотоциклистами. Они – бодрые путешественники, заряженные энергией, а ты полусонный беглец.

Можно сходить в кино. В конце концов, ты живёшь в мировой столице кинематографа. Решаешь прогулять день, как прогуливал в школе, в шестом или седьмом классе, с наслаждением от каждой минуты безделья. В такой преступный день обязательно разрешаешь себе полный, окончательный праздник.

Дневной сеанс. Билеты без номеров, садись куда желаешь. Типичный абориген, промасленный солнцем, в местной униформе – белая футболка и голубые джинсы – пробирался мимо и наступил на ногу.

– Ёб твою мать.

– Лучше без матери, – негромко советуют сзади. – Здесь некоторые говорят по-русски.

Обернулся – череда благожелательных цветущих физиономий, хрустят поп-корном, тянут из бутылочек непременный жидкий кокаин. Кто сказал – непонятно. Пришлось извиниться сразу перед всеми. И вспомнить, что в Великом Одноэтажном Городе живёт сто тысяч выходцев из родной Гипербореи; пять волн эмиграции, включая белогвардейскую, колбасную и силиконовую. Ещё можно вспомнить, что первую русскую крепость здесь заложили ещё во времена войны с Наполеоном, задолго до силикона и кинематографа. Таким образом, ругнуться на родном языке – здесь это легитимно. Имеем право.

Фильм красивый, длинный и скучный. Супергерой молотит врагов бронированными кулаками. Финальная битва: разрушено полгорода, дымятся развалины. Злодей и его прислужники стёрты в порошок. Здешняя публика обожает смотреть на разрушения, взрывы и катаклизмы. Не переживая катастроф в реальности, люди жаждут увидеть беду и смерть хотя бы на экране. Но приезжему беглецу неинтересны побоища, они его не развлекают.

Он равнодушно выходит из тёмного зала. Снаружи всё то же солнце и тот же солёный ветер. Через минуту приключения супергероя исчезают из памяти: то ли фильм слишком плохой, то ли ветер слишком солёный. От него тоже хочется убежать – но некуда.

Великий одноэтажный город уже есть результат бегства: здесь всё заканчивается, здесь останавливается любой беглец. Сюда уезжали, потому что дальше уехать нельзя. С севера прибывали туберкулёзные и голодные уроженцы холодных портовых столиц. С востока, через весь континент, по единственной дороге – безработные, неудачники, искатели приключений, лихие головы, преступники, нищие бродяги. С юга двигались армии беженцев из рядом расположенной, гораздо менее богатой страны, которая уже много десятилетий весело паразитирует на своём северном процветающем соседе.

Бегство здесь – уважаемая категория, одна из главных. Здесь убежавшему очень хорошо. Здесь его никто не трогает.

Поздним вечером позвонил Горохов и обычным своим шуршащим, целлофановым голосом объявил, что дело сделано. Магазин прекратил существование, и здание его продано.

– Деньги уже перевели, – сказал он.

– Хорошо, – сказал Знаев. – Ты молодец, Алекс. Как твой брат?

– Представь себе, живой. Под нож так и не лёг. Но одна почка работает. Врачи говорят, уникальный случай.

– Вот видишь, – сказал Знаев. – Он переживёт нас всех.

– Да, – сказал Горохов. – Ты оказался прав.

– Да. Получается так.

– И насчёт свободы тоже.

– Чувствуешь её?

– Да. Теперь я понял, что это такое.

– Ага, – засмеялся Знаев. – Поздравляю. Отдыхай, брат. Только рабы знают, что такое свобода. Отдыхай и жди меня. Вернусь – придумаем что-нибудь. Если, конечно, ты ещё хочешь со мной работать.

– Хочу, – сразу сказал Горохов. – Только давай больше не будем строить магазины.

– Хорошо, – согласился Знаев. – Построим больницу. Стадион. Концертный зал. Мне главное, чтоб люди приходили. Чем больше, тем лучше. Я люблю, когда много жизни. Когда толпа бурлит.

– А ты уверен, – спросил Горохов, – что хочешь вернуться? Деньги у тебя есть. Оставайся там. Вложись куда-нибудь.

– Вложиться? Куда? Здесь лицензия на такси стоит двести пятьдесят тысяч. На одну машину. С моими миллионами я тут – скромный небогатый парень. А в Москве у меня дети. Нет, брат, я здесь не останусь. Я вернусь, будем работать. А всех, кто нам помешает, убьём. Тихо и быстро.

Информация о том, что магазин стёрт с лица земли, не кажется сногсшибательной или трагической; но всё же это событие, его надо отпраздновать.