Она не смогла противостоять искушению. И стала придвигаться все ближе и ближе к нему. Он лежал и смотрел на нее, и когда Анна оказалась у него под рукой, схватил ее за резинку пижамы и подтащил к себе. Подложил руку ей под спину и повернул, чтобы она улеглась ему на грудь, а другой рукой нежно поглаживал.

— Трэвис, — с придыханием прошептал он.

Она была как будто окутана им, и ей это нравилось. Нравилось чувствовать себя в полной безопасности. Ее голова покоилась на его шее, и он беспрестанно целовал ее щеки. Она слышала, как сильно бьется его сердце. В следующее мгновение он с силой развернул ее на спину, и она очутилась под ним.

— Я могу снять все это? — пробормотал Лангтон и принялся расстегивать пуговицы ее пижамы. Сбросил с нее пижамную куртку и оглядел маленькую твердую грудь, наклонил голову и жадно поцеловал сначала один сосок, затем другой. Она тихонько застонала, приподняла руки и пригнула его голову к своей. Они поцеловались. Это был долгий, страстный поцелуй, и, когда они разжали губы, отпрянув в стороны, у нее зашлось дыхание.

Он стал снимать рубашку и брюки. Анна не без труда справилась с пряжкой его ремня. Затем он сорвал с себя одежду и отшвырнул рубашку, а она стащила с него брюки, ощутив эластичную ткань его жокейских шорт. Лангтон возбудился и приподнялся, когда она обхватила рукой его твердый вздымающийся пенис. Анна пригнулась, снова поцеловала его, он закрыл глаза и негромко простонал.

* * *

Будильник, заведенный на семь утра, разбудил их обоих. Она, словно убаюканный ребенок, нежилась в его объятиях, когда он резко выпрямился и оттолкнул ее от себя. Похоже, он не знал, где находится и кто лежит рядом с ним в кровати.

— Господи, Трэвис, что вы сделали со своим будильником? Он воет, как пожарная сирена.

Он выключил будильник и откинулся на подушки. Она увидела при ясном, холодном свете дня, что ее пижама и его вещи разбросаны по разным углам спальни. Он лежал на спине около нее и чесал голову.

— Который час?

— Семь, — прошептала Анна, боясь на него поглядеть.

Лангтон согнул руку и плотнее прижал ее к себе.

— Знаешь, о чем я думаю? О яйцах и беконе. Я проголодался.

— И я тоже, — отозвалась она и оробела, представив себе, как сейчас встанет голой с постели. Но он опередил ее, отбросил простыню и спрыгнул на пол.

— Ладно. Я приму душ, а ты начинай жарить. И когда я вымоюсь, ты сможешь одеться. Идет?

— Да.

Он схватил свою одежду и направился в ванную. Вскоре она тоже поднялась, взяла ночную рубашку, радуясь, что он не следит за нею, и пошла на кухню. Она слышала, как он напевал в ванной, пока готовила яйца и бекон на разогретой сковородке и варила свежемолотый кофе.

Он появился — одетый, причесанный и выбритый. И обнял ее за талию.

— Ладно, ступай, приводи себя в порядок, а я тут пока похозяйничаю.

— О’кей. Кофе варится, но понаблюдай за тостером, он любит капризничать.

Анна была очень довольна, что оба не чувствовали неловкости. Напротив, Лангтон расслабился, и от этого ей сделалось легко на сердце. К тому же он был верен своему слову и приготовил завтрак, нашел посуду, накрыл на стол и подал кофе, когда она вернулась на кухню. Все бы хорошо, но вот запах подгоревших тостов…

— У тебя какой-то ненормальный тостер. Я куплю тебе новый.

— С ним все в порядке, просто он немножко дурит. Когда ставишь его на «пять», он показывает «три», а вот «два» означает «пять».

Анна расставила тарелки, а он тем временем хлопотал у плиты и переворачивал бекон на сковородке.

— Как тебе нравятся яйца?

— Они «поплыли» и не дожарились.

— И мои тоже.

Они сидели бок о бок на высоких стульях, и он жадно ел, окуная тосты во влажную яичницу.

— Ты слишком быстро ешь, — заметила она.

— Знаю, но я вечно голоден.

Лангтон отодвинул тарелку, склонил голову набок и проследил за Анной. А после наклонился и поцеловал ее в шею.

— Ты довольна случившимся ночью?

— Да.

— Хорошо.

Он встал и собрал тарелки. Чуть было их не сунул в стиральную машину, но опомнился и положил в мойку. А затем взглянул на часы.

— Мне нужно позвонить в отделение и передать, чтобы в лаборатории исследовали этот камешек. Тогда все станет ясно, и мы поедем.

— О’кей, я уже готова, — откликнулась Анна, посмотрев на свою тарелку. Она почти не притронулась ни к яйцам, ни к бекону.

Лангтон побрел в гостиную, сел и начал звонить. Она съела несколько кусочков, а остальное выбросила в мусорную корзину. Положила тарелку в мойку и отправилась чистить зубы.

В ванной комнате валялись мокрые полотенца, тюбик с пастой оказался открытым, а его бритва осталась на ободке раковины. Анна посмотрела в зеркало и наклонила голову. Она с трудом могла поверить в произошедшее этой ночью.

— Трэвис, нам пора! — крикнул он.

Она окинула его пристальным взглядом.

— Твоя бывшая жена стирает тебе рубашки?

Анна снова уставилась на свое отражение, расчесала не просохшие после душа волосы и подкрасила губы.

— Трэвис! — донесся до нее новый окрик.

— Я тебя слышу, — повысила она голос.

Она подвезла Лангтона к его дому, но припарковала свою малолитражку чуть поодаль. Он забежал лишь на минуту, чтобы переодеться, и, вернувшись, еще завязывал галстук.

— Хорошо, поехали. Нам повезло, что разговор с ублюдком остался на пленке. После того как ты выключила телефон.

Она снова смерила его долгим взором.

— Твоя бывшая жена стирает тебе рубашки? — повторила Анна.

Лангтон засмеялся и покачал головой.

— Нет. Она никогда в жизни этим не занималась. У меня есть прислуга, она чистит и убирает дом. Отлично стирает, гладит и обожает крахмалить сорочки.

По дороге в отделение он беспрестанно звонил по мобильному. Казалось, их отношения ничуть не изменились за эту ночь. Когда он вышел из машины и размашистым шагом двинулся по коридору, она засеменила за ним, отстала и запуталась во вращающихся дверях.

— Не забывайте, я здесь, с вами, — проговорила Анна, но он, похоже, ее не расслышал. Отправился сразу в своей кабинет и, по обыкновению, громко хлопнул дверью. Как будто ночью ничего не произошло.

В четверть десятого приехал Майкл Паркс. Команда, собравшаяся в комнате, выслушала его рассказ о записанном на пленку разговоре Дэниэлса с Анной. Она густо покраснела, когда он обнародовал эти сведения. Однако никто даже не намекнул на это обстоятельство. Паркс несколько раз прокручивал пленку, делал заметки, а после прокомментировал эту волнующую беседу: