— Идем, — сказал Ричард, направляясь к коню.

Де Кайе бросился вслед за ним.

Пихнув Торна, я поспешил к Поммерсу.

— Разумно ли это? — выразил сомнение Торн, но от меня не отставал.

— Я не слышал приказа, запрещающего нам скакать вместе с королем? А ты слышал?

Торн улыбнулся, прежде чем взять шлем и надеть его на голову.

— По правде говоря… — раздался из-под забрала глухой голос, — ничего я не слышал.

Выехали мы незамедлительно и поскакали, безжалостно нахлестывая коней, колонной по трое в ряд. Нас не насчитывалось и пяти десятков. Король понимал, как и все мы, что любое промедление грозит гибелью нашим товарищам по оружию. Если предпринимать что-либо, то сейчас; тысячи рыцарей в главном лагере находились вроде бы близко, но в то же время так далеко.

О собственной судьбе мы не думали, по крайней мере пока не подъехали к месту битвы, бушевавшей вдоль пыльной дороги на Бомбрак. Ричард остановился, чтобы оценить обстановку. Это оказалось непросто — на поле боя царил полный беспорядок. Я видел кучки пехотинцев — то были оруженосцы, жандармы и тамплиеры, — окруженные со всех сторон толпами мамлюков. Всадники выпускали стрелу за стрелой и описывали круги вокруг жертв, завывая, как черти. Конные рыцари — отряды де Шовиньи, графа Лестерского и графа де Поля — пытались нападать на плотные скопления турок, но те рассыпались по двое или по трое, так что их невозможно было догнать. Как только рыцари натягивали поводья и поворачивали коней, мамлюки тут же перестраивались и наносили удар им в тыл.

— Двадцать против одного, так сказал тамплиер? — процедил Торн. — Предположу, что тут тридцать против одного.

С его прикидкой трудно было поспорить. Битва была уже проиграна, а наши товарищи обречены. Ринувшись в этот водоворот, мы и сами не спаслись бы.

Я не один думал так и молчал, не желая выказать себя трусом, но один рыцарь за другим обращались к королю с просьбой не идти в атаку. Положение слишком скверное. Слишком опасное. Не стоит рисковать.

Самым красноречивым оказался де Кайе.

— Мы полагаем, что неразумно выступать против таких больших сил с горстью рыцарей, сир, — сказал он. — Возможно, вы считаете долгом рискнуть, но вы не сможете устоять против вражеской атаки. Меньшее из зол, сир, — это оставить уже окруженных одних, а не позволить туркам и вас погубить вместе с ними, ибо тогда надежда христианства падет и уверенность будет подорвана.

Ричард молча выслушал.

— Ускакать сейчас прочь с этого поля для меня — все равно что поклониться самому дьяволу, — заявил он, когда рыцарь закончил.

— Но, сир… — начал было де Кайе.

— Это я послал туда тех людей, — сказал Ричард, указав копьем. — И если я позволю им умереть, пусть меня не величают больше королем.

Эти слова задевали струны в душе, и любовь к нему, уважение к его преданности и бесстрашию вспыхнули в моей душе с новой силой. Я умру рядом с тобой, решил я, готовясь к грядущей атаке. Когда король спросил, кто с ним, я откликнулся первым:

— Я иду, сир!

Я отсалютовал ему копьем.

— Руфус! — Удивительно, но он рассмеялся. — За мной, ты и все, кто присоединится!

Раздался громогласный рев, а затем скакуны пошли колено в колено, норовя обогнать друг друга.

То было настоящее, неразбавленное безумие. Мы должны были погибнуть, все до единого, стертые с лица земли мамлюками. Уверенные в победе турки поджидали нас, осыпая насмешками и оскорблениями.

Мы обрушились на противника с мощью библейского потопа, пробив в его рядах большую дыру. Нанизанные на копья мамлюки трепыхались, словно куклы. Лошади спотыкались и падали, всадники вылетали из седел. Наши дестрие топтали всех без разбора. Вылетели из ножен мечи, и мы принялись прорубать во вражеском строю новые просеки. Многие сарацины даже не сопротивлялись. Падали отсеченные руки и головы. Я видел, как нога, все еще обутая в сапог, шлепнулась в грязь. Кровь хлестала, била фонтанами, текла ручьями, разлеталась брызгами. Раз за разом слышался клич короля: «Дезе!» Я эхом вторил ему. Раздавались крики, хрипы, стоны, мольбы и то, что я считал просьбами о пощаде. Но все заглушал лязг оружия. Звон меча, бьющего о щит. Клинка, пробивающего кольчугу. Булавы, опускающейся на шлем. Гул щита, принимающего один могучий удар за другим.

Царство смерти, в котором мы были государями.

Все глубже врубались мы в толпу мамлюков, убивая, калеча и сея панику.

При всей своей многочисленности турки не могли нас остановить. Мы пришли убивать, и никто был не в силах устоять перед нами.

Как стая птиц, легко меняющая направление, мамлюки, подчиняясь врожденному чутью, повернулись и побежали. Я не слышал приказов или сигналов, возвещавших отступление. Мгновение назад враги окружали меня, в следующий миг я уже видел только спины всадников и хвосты лошадей. Пока я моргал, стряхивая с ресниц пот, брешь между мною и ближайшими мамлюками выросла вдвое. Еще пара секунд, и нас уже разделяло шагов сто. Повсюду их товарищи делали то же самое. В моей душе облегчение и восторг боролись с желанием кинуться в погоню и снова обагрить клинок.

— Удирайте! — Ричард находился рядом, слева от меня. — Удирайте, безбожники!

— Победа, сир! — вскричал я. — Вы это сделали!

Шлем с красным гребнем повернулся.

— Мы это сделали, Руфус, — сказал король. — Мы.

С сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, я отсалютовал ему клинком. Его признание было для меня дороже победы, одержанной над превосходящими силами врага.

— Я никогда не причинил бы вреда моей сестре, — сказал он ни с того ни с сего.

— Я понял это, сир.

Как мне показалось, это стояло ближе всего к тому, что можно счесть извинением.

Вот так восстановилась моя дружба с Ричардом. Подозревал он нас с Джоанной или нет, я не знаю — об этом не говорилось. Все было прекрасно в мире, и я внушал себе, что даже если дни, которые придут вслед за случившимся на дороге в Бомбрак, не будут безоблачно счастливыми, они хотя бы не сулят беды.

Если Бог слышал эти мои слова, то, видимо, смеялся.

Дождь начался седьмого ноября и после этого хлестал без остановки. Плотные серые тучи ползли над землей так низко, что окутали ее, словно саваном. Из них на войско капала, лилась, текла вода. Несколько раз шел снег. Днем штормовой ветер норовил сбить нас с ног, а ночью — сорвать палатки. Дороги, и без того грязные, превратились в непролазную трясину, по которой повозка могла проехать лишь при условии, что дюжина сильных мужчин будет