В кампанию следующего года фельдмаршал, опять вместе с Петром, успешно осаждал другой оплот шведов в том регионе — город-крепость Ниеншанц. После чего предпринял новое вторжение в Ливонию, разорив на сей раз почти всю территорию Эстляндии. Но «лебединая песня», в конце концов, тоже закончилась. Произошла эта неприятность в 1704 г., когда он получил приказ самостоятельно овладеть еще одним крупным опорным пунктом шведов — Дерптом.

В течение целого месяца Борис Петрович пытался организовать осаду и даже предпринял бомбардировку неприятельских фортов, однако все усилия оказались бесплодными. Фельдмаршал все-таки недостаточно разбирался в тонкостях современной военной техники. И если в поле при огромном численном превосходстве ему до той поры удавалось опрокинуть врага, то против высоких стен и огня тяжелых орудий противника Шереметев ничего поделать не мог. Только спешный приезд царя спас операцию.

Давно известно, что невзгоды чаще, чем удачи, приходят не в одиночку. И дерптская осечка явилась сигналом к их очередному сбору на жизненной тропинке старого солдата. Петр I вновь начал постепенно терять доверие к способностям своего главнокомандующего. Поэтому, когда в Россию приехал шотландец Огильви, Борису Петровичу пришлось отдать большую половину армии в его руки.

Конфронтация, возникшая между двумя этими полководцами, в итоге завершилась победой иностранца. Чему, по всей видимости, поспособствовал и еще один удар судьбы, обрушившийся на русского фельдмаршала 26 июля 1705 г. в виде поражения в сражении у Мур-мызы. В тот день случилось то, что согласно теории вероятности непременно когда-то должно было случиться. Шереметев встретился с более талантливым военачальником, чем его прежние противники, которого не удалось одолеть простым численным большинством. И хотя откровенных репрессий со стороны царя за это не последовало, спустя короткое время Борису Петровичу пришлось покинуть действующую армию и отправиться в глубокий тыл, усмирять астраханский бунт. Иными словами, заниматься тем, что обычно поручалось вспомогательным войскам и второразрядным командирам.

В последующие годы фельдмаршал опять не раз номинально занимал самые высокие посты, однако прежней заглавной роли в Северной войне уже больше никогда не играл. В данном плане весьма показательно то, что даже после полтавского триумфа, когда награды хлынули щедрым потоком на большинство генералов, ему пришлось довольствоваться очень скромным пожалованием, более похожим на формальную отмашку — захудалой деревенькой с прямо-таки символическим названием Черная Грязь[131].

Впрочем, и современные исследователи, оценивая реальные достижения Шереметева с точки зрения европейского военного искусства, соглашаются с царем, ставя фельдмаршалу не слишком лестную отметку. Например, Александр Заозерский — автор самой подробной монографии о жизни и деятельности Бориса Петровича — высказал следующее мнение: «…Был ли он, однако, блестящим полководцем? Его успехи на полях сражений едва ли позволяют отвечать на этот вопрос положительно. Конечно, под его предводительством русские войска не раз одерживали победы над татарами и над шведами. Но можно назвать не один случай, когда фельдмаршал терпел поражения. К тому же удачные сражения происходили при перевесе его сил над неприятельскими; следовательно, они не могут быть надежным показателем степени его искусства или таланта…»

Но в народной памяти Шереметев навсегда остался одним из основных героев той эпохи. Свидетельством могут служить солдатские песни, где он фигурирует только как положительный персонаж. На этот факт, наверное, повлияло и то, что полководец всегда заботился о нуждах рядовых подчиненных, выгодно отличаясь тем самым от большинства других генералов.

В то же время Борис Петрович прекрасно ладил с иностранцами. Достаточно вспомнить, что одним из лучших его приятелей являлся шотландец Яков Брюс. Поэтому европейцы, оставившие письменные свидетельства о России петровского времени, как правило, хорошо отзываются о боярине и относят его к числу наиболее выдающихся царских вельмож. Например, англичанин Уитворт считал, что «Шереметев самый вежливый человек в стране и наиболее культурный»[132], а австриец Корб отмечал: «Он много путешествовал, был поэтому образованнее других, одевался по-немецки и носил на груди мальтийский крест». С большой симпатией отзывался о Борисе Петровиче даже противник — швед Эренмальм: «…В инфантерии первым из русских по праву может быть назван фельдмаршал Шереметев, из древнего дворянского рода, высокий ростом, с мягкими чертами лица и во всех отношениях похожий на большого генерала. Он несколько толст, с бледным лицом и голубыми глазами, носит белокурые парики и как в одежде, так и в экипажах он таков же, как любой офицер-иностранец…»

Во второй половине войны, когда Петр все же сколотил крепкий конгломерат из европейских и собственных молодых генералов, он стал все реже доверять фельдмаршалу командование даже небольшими корпусами на главных театрах боевых действий. Поэтому все основные события 1712-1714 гг. — борьба за северную Германию и завоевание Финляндии — обошлись без Шереметева. А в 1717 г. он заболел и вынужден был просить долгосрочный отпуск.

В армию Борис Петрович больше не вернулся. Болел он два года, и умер, так и не дожив до победы. Уход из жизни полководца наконец-то окончательно примирил с ним царя. Николай Павленко, один из самых тщательных исследователей петровской эпохи, по данному поводу написал следующее: «Новой столице недоставало своего пантеона. Петр решил создать его. Могила фельдмаршала должна была открыть захоронение знатных персон в Александро-Невской лавре. По велению Петра тело Шереметева было доставлено в Петербург и торжественно захоронено. Смерть Бориса Петровича и его похороны столь же символичны, как и вся жизнь фельдмаршала. Умер он в старой столице, а захоронен в новой. В его жизни старое и новое тоже переплетались, создавая портрет деятеля периода перехода от Московской Руси к европеизированной Российской империи».